Читаем Папочка-длинные-ноги полностью

Беспристрастность ваших команд оскорбила мои чувства. Если бы вы чувствовали по отношению ко мне хоть в малейшей степени то, что я чувствую к вам, вы бы писали мне сообщения собственной рукой вместо тех противных записок, напечатанных на машинке. Если бы в них был хоть легчайший намек, что вы беспокоились, я бы сделала решительно все, чтобы доставить вам удовольствие.

Я знаю, что мне следует писать милые, длинные, в деталях, письма, не ожидая никакого ответа. Вы живете согласно вашей части соглашения - я получаю образование - и я уверена, вы думаете, что я не соблюдаю мою сторону соглашения!

Но, Папочка, это тяжелое соглашение. Это действительно так. Я ужасно одинока. Вы единственный человек, о котором я должна заботиться, а вы так призрачны. Вы просто воображаемый человек, которого я выдумала. Вероятно, вы настоящий и в малой доле не похожи на вас воображаемого. Но однажды вы совершили поступок, когда я болела и лежала в лазарете, - вы послали мне сообщение и сейчас, когда я чувствую себя ужасно забытой, я достаю вашу открытку и перечитываю ее.

Я не думаю, что говорю вам все, что собираюсь сказать, а это следующее:

Хотя мои чувства еще оскорблены, потому что очень унизительно быть подобранной и перевезенной деспотичным, безапелляционным, не объясняющим причины, всемогущим, невидимым Провидением, к тому же когда человек был таким добрым, благородным и внимательным, каким вы были прежде по отношению ко мне, я полагаю, он имеет право быть деспотичным, безапелляционным, не объясняющим причины всемогущим Провидением, если он хочет. Итак, я прощу вас и буду снова веселой. Но я еще не радуюсь, получая письма от Салли о том, как они хорошо проводят время в лагере!

Однако мы накинем на это вуаль и начнем сначала.

Этим летом я писала и писала: закончила четыре коротких рассказа и послала в четыре разных журнала. Итак, видите, я пытаюсь стать писателем. У меня рабочий кабинет - расчищенный уголок на чердаке, где у Господина Джерви было местечко для игр в дождливые дни. Оно находится в холодном, продуваемом углу с двумя слуховыми окнами, затененными деревьями клена с семьей рыжих белок в дупле.

Я напишу более приятное письмо через несколько дней и расскажу вам все новости фермы.

Нам нужен дождь.

Ваша, как всегда, Джуди.

10 августа

М-р Папочка-Длинные-Ноги,

СЭР: Я обращаюсь к вам со второй развилки клена, расположенного возле пруда на выгоне. Внизу квакает лягушка, над головой поет кузнечик и два маленьких "чертенка вниз-головой" мечутся по стволу вверх и вниз. Я нахожусь здесь час, это очень удобная развилка, особенно после пребывания на бархатном диване с двумя подушками. Я забралась сюда с ручкой и дощечкой, надеясь написать бессмертный рассказ, но провела ужасное время с моей героиней. Я не м о г у заставить ее поступать так, как хочу. Я оставила ее на некоторое время и пишу вам. (Хотя это небольшое утешение, ибо я и вас не могу заставить поступать так, как хочу).

Если вы находитесь в этом ужасном Нью-Йорке, я хотела бы послать вам немного этого красивого, проветриваемого солнечного обзора. После недели дождя округа представляет собой рай небесный.

Кстати о Рае - помните мистера Келлога, о котором я вам рассказывала прошлым петом? - священника небольшой белой церкви в Корнерсе. Так вот, бедная старая душа умерла прошлой весной от пневмонии. Я приходила полдюжины раз послушать его проповеди и очень хорошо познакомилась с его теологией. К концу жизни он верил в те же вещи, с которых начинал. Мне кажется, что человека, который в течение сорока лет думал одинаково, не меняя ни единой мысли, должны держать в музее как курьезную вещь. Надеюсь, он наслаждается своей арфой и золотой короной: он был так уверен в их поддержке. На его месте новый молодой человек, очень знатный и подающий большие надежды. Прихожане довольно подозрительны, особенно клика, руководимая дьяконом Камминсом. Это выглядит так, как будто здесь намечался ужасный раскол церкви. Мы не беспокоимся по поводу новшеств в этом округе.

В течение нашей дождливой недели я на чердаке устроила оргию чтения - в основном Стивенсона. Сам он гораздо занятнее, чем любые герои его книг. Осмелюсь заявить, он сделал из себя разновидность героя, который неплохо выглядел бы в печати. Вам не кажется, что было прекрасно с его стороны истратить все десять тысяч долларов, которые оставил ему отец, на яхту и отправиться в плавание в южные моря? Он жил согласно своим смелым принципам. Если бы мой отец оставил мне десять тысяч долларов, я бы сделала то же самое. Мысль о Вейлиме делает меня безрассудной. Я хочу увидеть тропики. Я хочу увидеть весь мир. Я собираюсь когда-нибудь отправиться - действительно собираюсь, Папочка, когда стану великим писателем, или художником, или актрисой, или драматургом - или какой-нибудь другой великой личностью, какой я стану. У меня ужасная жажда странствий. Один только вид карты вызывает у меня желание надеть на голову шляпу, взять зонтик и отправиться. "Перед тем, как умру, я увижу пальмы и храмы Юга".

В четверг вечером, в сумерки, сидя на ступеньках крыльца.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза