Папская область

— Меня зовут Джованни ди Бернардоне, я сын достойного Пьетро Бернардоне, и это он меня послал разыскать его старого друга и компаньона синьора Марио Серафини, — словно со стороны слышал свой голос Франческо.

Один из сидящих на земле неуклюже поднялся. Был он грузен, в годах, невысок ростом и взгляд имел внимательный. Франческо отметил про себя его дорожную одежду (плащ с капюшоном, крепкая обувь — так же одевался и отец, когда уезжал по делам далеко и надолго), волосы с проседью и лицо, прямо скажем, волевое… Подойдя совсем близко, он долго рассматривал юного Франческо и, наконец, произнёс, обращаясь неизвестно к кому:

— Да, узнаю, это определённо он… Ну, здравствуй, дружок! Я — Марио Серафини. Ты, конечно, меня не помнишь, а ведь я бывал в доме твоего отца. Впрочем, тебе тогда, кажется, было не до меня, — при этих своих словах он понимающе улыбнулся, а Франческо покраснел и вновь опустил глаза — присядь с нами, поешь, а поговорить мы время найдём. Но прежде скажи, не богат ли ты всего одной монетой?

— Конечно, господин мой, вот она!

Деньги, сорок серебряных монет — сумма немалая — были отсчитаны синьором Серафини и вручены Франческо с пожеланиями счастья и благополучия всей семье Бернардоне. Похлопав юношу по плечу, Серафини призвал к себе, непонятно откуда вдруг появившегося, оборванного и мрачного, уже знакомого нам, Ренато, который, выслушав хозяина, поклонился и затем сопроводил Франческо почти до центральной площади. Там он как-то непостижимо быстро оставил юношу — стоило им повернуть за угол, как оказался Франческо один, ибо обернувшись, он уже Ренато не увидел. Подивившись этому, он пожал плечами и, насвистывая песенку, продолжил свой путь, закончившийся очень скоро в тёмной каморке под лестницей дома на улице Синих Птах, взаперти, с горьким отцовским проклятием на душе, которое отныне будет там пребывать всегда. А побои…, что побои? Не стоит на это обращать внимание. Хотя…

В доме Бернардоне на улице Синих Птах была какая-то праздничная суета. Так бывало всегда, когда у отца было хорошее настроение, хотя не могли припомнить домашние, когда это было в последний раз. Всё вокруг радовало Пьетро — и красота дочерей, и Джованна, словно увиденная им впервые, и главное, сын Франческо, который сегодня, прямо сейчас, становится продолжателем его дела, его настоящей опорой. Пришло время по-настоящему гордиться сыном (и дело-то несложное — Франческо непременно выполнит поручение, доставит отцу все сорок монет). Счастье переполняло его сердце как вдруг какой-то шум во дворике отвлёк его от приятных мыслей. Выглянув в окно, увидел он, как Антонио и Филиппо, переговариваются через дверь с кем-то на улице, горячась и размахивая руками. Пришлось Пьетро спуститься и подойти к своим беспокойным слугам.

— Хозяин, никогда такого не было, за дверями стоят какие-то оборванцы и хотят с Вами говорить! — приступили к нему Филиппо и Антонио.

— Что-нибудь требуют?

— В том-то и дело, что ничего не просят, кроме как Вас видеть. Ведут себя смирно, женщины даже смеются, а ведь Вы знаете, что наши женщины, если уж такая им нужда, снесут кого угодно…

— Открывайте… Я говорю, открывайте! — сегодня Пьетро верил только в хорошее и, замешкавшийся было, Филиппо, скрепя сердце, приоткрыл дверь. Теперь можно было рассмотреть столпившихся на улице, все они были и грязны, и оборваны донельзя. Никогда Пьетро не видел столько нищих в одном месте, да ещё на пороге собственного дома, и это ему очень не понравилось. Радость, так согревавшая его весь день, куда-то пропала… Он переводил взгляд с одного измождённого лица на другое, но, к удивлению, не находил в них никакой агрессии. Наоборот, что-то похожее на улыбку жило на лицах этих людей и множество ответных чувств проснулось в душе Бернардоне, от непонимания и удивления до уверенности, что всё закончится миром. Он не вышел на улицу, остался стоять в дверях, из-за его спины выглядывали растерянные слуги. В толпе дружно о чём-то говорили, но в общем их хоре понять ничего было нельзя. Бернардоне, чувствуя себя всё более уверенно на пороге своего дома, поднял руку и шум постепенно стих. Пришедшие постепенно приближались и это не выглядело угрожающе, что-то другое привело их сюда. Пьетро жестом велел им остановиться и не подступать ближе, и случилось именно так, как он потребовал. Выбрав среди толпы одного, на вид наиболее подходящего для беседы, он кивнул ему и коротко предложил:

— Говори, я тебя слушаю!

— Дорогой синьор! — начал человек, приложив руку к сердцу (вокруг стало тихо и Бернардоне такое начало удивило) — все мы просим прощения, что потревожили Вас, но мы не могли не появиться здесь этим вечером. Ведь именно благодаря Вам получили мы и пищу, и защиту, и благословение Господне…

— Ты ошибаешься, сегодня я не покидал своего дома, и даже ни с кем из посторонних не разговаривал. Повторяю, все вы заблуждаетесь, если и облагодетельствовал вас кто-то, то это точно не я, — Пьетро совершенно успокоился, стало ясно, что всё это просто недоразумение — идите с Богом.

Вокруг зашумели и его собеседник продолжил: