Para Bellum

Паровоз с огромной красной звездой во лбу, отдуваясь, выплюнул под высокий перрон струи пара, подал назад, дёрнул. Загрохотали стальным буфером о буфер соседа немногочисленные вагоны спецсостава, и привокзальные строения медленно поплыли назад. Марков стоял у окна в коридоре. Люсечка выгнала его из купе, чтобы переодеться в дорогу. Генерал курил и глазел на убегающий назад, к вокзалу, индустриальный пейзаж. Мощные лампы вырывали из утреннего полусумрака накрытые брезентом платформы на соседних путях и забитые товарными вагонами боковые ветки станции, закопчённые одноэтажные строения – не то депо, не то мастерские – железнодорожная «кухня» оставалась для Сергея делом неизвестным и непонятным. Потом он перевёл взгляд на смерзшиеся, покрытые копотью и пылью сугробы. Они были схвачены коркой наста. Кое-где виднелись чёрные проталины. «Весна, – подумал генерал. – Скоро начнёт таять. А к концу мая всё подсохнет, откроется оперативный простор для танков. Самое время начинать войну. Сколько у меня времени, чтобы подготовить войска? Два месяца? Три? Или Гитлер решит дождаться урожая и ударит только в конце июля? В конце концов, для блицкрига августа, сентября и половины октября, если погода постоит, вполне достаточно. Даже за неполные три месяца можно успеть немало. Плохо то, что цену отсрочки нападения понимают и Гальдер с Манштейном, и особенно Гудериан. Задержать немцев могут югославы. Если они объединятся, смогут связать такое количество войск, что «Операция 25» затянется. Пока не закончат на Балканах, у вермахта не хватит сил для достаточно мощного удара по СССР. Эх, знать бы, сколько времени мне отпущено…»

Люсечка тоже обдумывала план войны, только это сражение было сугубо личным. Она стояла перед зеркалом на обратной стороне двери купе. Всё-таки хорошо, что для командного состава предоставляют не такие вагоны, как для простых смертных. Пространства больше, а спальных мест только два, слева от входа широкие полки одна над другой. Напротив крохотная, но отдельная умывальная, с душем и прочими необходимыми удобствами. Для операции, которую разрабатывала в уме девушка, эти мелочи играли очень и очень немаловажную роль.

Блондинка придирчиво разглядывала своё отражение. В тёмно-красном французском пеньюаре она неотразима. Грудь неплоха, выглядит вполне сексуально. Вот она прячется в складках. А при рассчитанном движении сосок натягивает полупрозрачную ткань, и грудь является взору, словно обнажённая, как выразился последний любовник (на сегодня – последний – суеверно добавила девушка, тьфу-тьфу-тьфу. Он так смешно восторгался Люсечкиным телом. Слова какие подобрал, как будто Пушкина начитался). Он и подарил этот роскошный наряд. Знает, чем порадовать женщину.

Бёдра, пожалуй, худоватенькие. Но они призывно светятся сквозь подол и готовы при даже маленьком шажке блеснуть в высоком разрезе. Как ещё он сказал? «Любой мужчина, увидь он красавицу в этом соблазнительном наряде, который сообщает гораздо больше, чем утаивает, потерял бы голову и отдал полжизни за возможность проникнуть под покровы в поиске общеизвестной, но всегда волнующей тайны». Прямо поэт.

Беда в том, что этому зануде Маркову в таком пеньюаре показываться нельзя. Володечка, тот сразу сгрёб бы в объятия и потащил в койку. Он вообще был парень простой и понятный. Единственно, пресноват: всегда всё одинаково. Любая попытка разнообразить процесс перепиха – так, для острячка, – вызывала возмущение и кучу подозрений. Что поделаешь, глухая станица, там о каких-либо изысках не слыхивали. Зато в кровати был неутомим. К его здоровью, да ещё бы технику последнего. На сегодняшний день. Вот кто – умелец. Со всем своим опытом блондиночка и не подозревала, что так бывает, что такое возможно.

А Марков, конечно, сразу спросит, откуда такая роскошная тряпка в стиле шик-модерн. Да ещё и задумается, мол, для скорбящей по его лучшему другу почти жены, девушка слишком уж откровенно тащит в постель.

Марков с самого начала не понравился очаровательной официанточке. Не любила она таких – сухих и закрытых. А ведь первоначально заданием Люсечки был именно он, Марков. Скольких трудов стоило объяснить куратору, что насильно мужика не это самое, а из-под мышки лучшего друга можно увидеть почти столько же, сколько из-под самого фигуранта.

Вздохнув, Люсечка стащила прозрачно-красное чудо и упаковала на самое дно чемодана. С Сергеем Петровичем следовало действовать по другой разработке. Девушка вынула скромный халатик, накинула на почти голое тело, туго затянула поясок и снова глянула в зеркало. Короткий подол открывал стройные ножки. Если удачно наклониться, так получится не хуже, чем в пеньюаре. И сверху одёжка может распахнуться в самый неподходящий, но чётко высчитанный заранее момент. Вот и получатся скромность и невинность, которые дразнят и заводят мужика больше, чем самое откровенное… сами знаете что.

Блондинка толкнула дверь купе и тихо позвала:

– Серёжа. Хватит курить. Наверное, ты совсем закоченел. Иди, пора ужинать.