Парабола моей жизни

Тем временем мы подошли к вокзалу и сели в поезд на Анкону. В Фальконаре нам предстояло сойти и ждать больше трех часов, пока придет воинский эшелон, который доставит нас в Болонью. Во время всего пути из Терни до Фальконары мне не удалось добиться от де Каролиса ни единого слова. Он казался глухонемым. Возможно, что он обдумывал какой-то план бегства. В Фальконару мы прибыли поздно вечером и сразу пошли в станционный ресторан. Я вызвал повара и обещал ему хорошие чаевые, если он приготовит первокласный ужин на двоих. «Мой товарищ, — сообщил я повару шепотом, — военный дезертир, который, быть может, будет приговорен к расстрелу, и я хочу угостить его как можно лучше». Примерно через час ужин был готов. На первое нам подали большое блюдо лапши, обильно посыпанной пармезаном и с превкусным соусом. Я решил сам обслужить моего арестованного и наложил ему большую порцию кушанья. Он набросился на еду как голодный волк и не удовлетворился одной глубокой тарелкой. В виде второго блюда на стол была подана жареная курица с картофелем и белым римским салатом. Затем последовали сыр и фрукты и, как завершение ужина, кофе с соответствующим коньяком марки «Три звездочки». Ужин оказался для моего приятеля поистине лукулловским. Кроме того, вся эта еда была обильно орошена поданным по моему заказу игристым вином, которое я сам, собственноручно, подливал как можно чаще в стакан несчастного. Теперь настроение и выражение лица моего глухонемого изменились до неузнаваемости. Но он по-прежнему оставался, если не глухим, то немым. Я спросил, доволен ли он и хорошо ли поел. Он не ответил ни на первый вопрос, ни на второй. Только тогда, когда я спросил, курит ли он, и спросил я это с таким видом, точно сейчас предложу ему табак, только тогда, еле заметно улыбнувшись, он выдавил из себя некое «да», в какой-то степени благосклонное. Я тотчас купил сигар и отдал ему. Выкурив одну, он сразу заснул, упершись локтями о стол. До прихода поезда оставалось еще два часа. Я помог ему улечься на диване в зале ожидания и сел рядом с ним. Незадолго до прихода поезда я его разбудил. Он сразу вскочил. Выглядел он теперь другим человеком. Поблагодарив меня за ужин, он сказал, что никогда в жизни так вкусно не ел, и прибавил, что с тех пор, как он в армии, последние часы были для него самыми спокойными и счастливыми. Затем он обещал, что теперь не наделает и не наговорит мне неприятностей, а будет послушно следовать за мной с желанием, чтобы это путешествие продолжалось бесконечно. Тогда я заговорил с ним как можно ласковее. Я объяснил ему, что для меня вовсе не является удовольствием обязанность сопровождать его в тюрьму. Он для меня такой же человек, как и я, и его положение дезертира вызывает во мне жалость, скорее чем презрение. Когда я заплатил по счету с соответствующими чаевыми, благодарный повар угостил нас пуншем с весьма обильной дозой рома. Это было уж последней каплей, переполнившей чашу. Окончательно растроганный, бедняга дезертир не переставал благодарить меня за мою, как он говорил, сердечную доброту. Я оставил его на несколько минут одного, чтобы распорядиться относительно нашей посадки. Вокзал был погружен в темноту. Немногие электрические лампочки были выкрашены в синий цвет, чтобы их не могли различить вражеские самолеты. Арестованный, видя, что я не возвращаюсь — но я ни на минуту не спускал с него глаз — вышел в поисках меня под навес платформы и стал кричать: «Ефрейтор, куда ты делся? Я здесь!» Он искал меня так, точно арестованный был я, а неон. Я подошел к нему и помог ему — он нетвердо стоял на ногах, так как несколько опьянел — подняться в вагон. Несмотря на ужасающий холод, он сразу же снова заснул и проспал почти всю ночь до рассвета, положив голову ко мне на плечо. Мы ехали весь день и на всех больших станциях и незначительных остановках я не забывал хорошенько накормить его. В общем кончилось тем, что, еще не доехав до Болоньи, Паскуале Де Каролис рассказал мне всю свою историю и без утайки раскрыл свою душу.