Парад планет

— Ну, это мы успеем, слезки пустить, — заметил хозяин. — Это всегда у нас в запасе. «Армавир» на всю жизнь. — Он помолчал. — Значит, я соображаю, что сейчас самое время, ты понял? Ну, кого течением отнесло, кто по больницам, по селам, они как раз оклематься должны. Уже вот возвращаются, но это ж дело не одного дня. Поэтому ты завтра в строю. Мы крылышки опускать не будем. Так? Ну-ка, открой глаза! Что, не хочешь?

Хозяин еще помолчал, глядя на Семина.

— А чего разнылся-то? Распустил тут, понимаешь! Я тебя, девяносто килограммов, для чего на горбу пер? Чтоб ты тут с соплями? Еще выправка военная, тьфу! Тряпка!

Он вышел, хлопнув дверью. Аж штукатурка посыпалась.

Когда открыл глаза, увидел такое, во что и поверить не смог, опять зажмурился поскорей. В тусклом свете фонаря в окошко из сада влезали женщины, одна за другой. Соскальзывали бесшумно в комнатку, крались к дивану. Их было много, они все приходили, новые и новые, и первая гостья наяву склонялась уже, смеясь, над Семиным, синяя краска мерцала на ее лице:

— Что, кот? Окопался? Сюда, Галина Павловна! Девочки! — звала она подруг. — Здесь он, здесь! На дно залег, думал, не отыщем! А мы вот, встречай! Что ж не рад?

— Всей вахтой в гости к тебе! — подхватила другая. — Ты нам поодиночке приказывал, а мы все пришли, кто жив остался! Вместе!.. Соскучились! Галина Павловна, а чего он не шевелится?

— Сейчас зашевелится, — сказала женщина постарше, но все равно молодая. — Ира, там бритва под зеркалом. Сейчас все будет! Следствие, суд. Но сначала суд!

Миловидная девушка подошла к дивану, бритва блеснула у нее в руке. Засмеялась:

— Что, ссышь, кот? Девочки, что у него такое есть? Ну, самое дорогое?

— Знаем, знаем! — закричали все.

И навалились на Семина, вцепились в руки, ноги.

— Ну, держись, капитан! — шептала Ира, она уже расстегивала жертве брюки, — Сейчас… Давай хобот свой проклятый! Чтоб не пытал нас, гад! Сейчас мы хобот тебе!

— Давай, Ирка! Хобот ему, хобот! — подбадривали девушки.

Непоправимое свершалось, и у самой роковой черты Семин обрел наконец дар речи, издав нечеловеческий вопль. Ночные гостьи отшатнулись, Ира с бритвой тоже соскочила с дивана. Зажегся свет.

Женщины пораженно смотрели на Семина. Ира расплакалась. Галина Павловна, она была старшей, видно, не только по возрасту, первой обрела хладнокровие:

— Вы должны нас простить, — сказала она. — И понять. Это самосуд, потому что мы не верим в суд. Рано-поздно его поймают, но он все равно вывернется, найдет лазейку. Тут даже нет сомнений!

— Кто, кто? — выдавил Семин.

— Тот, кто должен был лежать на этом диване. Из-за кого вы чуть не пострадали! — улыбнулась Галина Павловна, и девушки тоже улыбнулись. — Он пассажирский помощник капитана. Согласно пункту триста двадцать восьмому Устава должен был принять меры к спасению пассажиров. Мер не принял, вел себя невразумительно, в конце концов сам остался на тонущем корабле. Но ведь это его личное дело!

Девушки заговорили наперебой:

— Бежим: «Что делать, скажите?» А он от нас как от чумы. Глаза безумные!

— А мне вдруг: «Ты кто?» Будто не знает.

— Притворялся. Мне руками показывает, мол, плыви. И улыбочка такая паскудная.

— А Ирку, секретаря комсомольского, прямо отпихнул. Так вот рукой ее — раз!

— Ну, тут, конечно, есть тонкость, — вмешалась Галина Павловна. — Об этом как-то неловко говорить, но объективности ради… Я скажу, девочки, можно? В общем, наша женская обида, понимаете? Некоторые из нас, чего скрывать, ну, были с ним близки… Были, были! Отчасти это было вынужденно…

— Отчасти по своей воле, — засмеялась Ира.

— Не так важно, Ира. Важно, что предательство! Бросить на произвол судьбы! А сейчас, значит, трусливо прячется и все по ночам, по ночам, как волк!

— Соскучились, — промямлил Семин. — Не он, не он. Зря сюда. Не я, не он. Не ваш. Как выглядит?

— Брюнет жгучий. Он выглядит хорошо.

— Дурашки, он седой. Старый, седой. Развалина. Не ваш. Другой. Утром вернется.

Они опять загалдели:

— Чего он вдруг седой?

— Нет, девки, мимо. Опять вокруг пальца!

Гостьи вылезали в окошко, бесследно ускальзывали одна за другой. Ира уходила последней, она обернулась:

— Он не вернется. Старый, седой. Не вернется.

…Семин поднялся с дивана. Ноги держали, ничего. Даже приседание сделал. Полез в окно.

Шел в темноте по берегу. Ночные его гостьи еще были с ним, невидимо плескались в воде, кричали.

Николай, взлетев над сеткой, погасил мяч, жена парировала его удар, грузно присев на площадке. Они были соперниками, играли в разных командах, дети их сидели на газоне среди зрителей. Бывший узник каюты выглядел вполне спортивно, бегал-прыгал без устали, еще партнеров подбадривал. Те тоже не отставали… Мужчины, женщины, молодежь — все они были с «Армавира» и теперь в пыли, потные, пестрой толпой носились по площадке, падали, отражая мячи, им хотелось падать… Живые, живые! И уже другая команда нетерпеливо дожидалась своего часа — играли «на вылет»… Вот Николай опять прыгнул, от души по мячу ударил, опять в жену угодил…

— Знает, куда бьет! — смеялись волейболисты.