Парад планет

— Ну? Что? Где она? Где? — выдохнул Семин.

Аксюта, казалось, не слышал, смотрел в сторону.

— Говори! Где? Что молчишь?

Опять не услышал ответа.

— Ты чего? А? Я… я спрашиваю! — Семин подошел, стал трясти своего спутника: — Спрашиваю, спрашиваю, говори!

И вытряс:

— Ну, пристрели меня, пристрели!

— Что?

— Не нашел, нет, нет… нет!

Семин отпрянул. Он так и не понял:

— Что? Ты… нет? Нет? Но ты кричал!

— Да.

— Почему ты кричал?

— Я не знаю. Вырвалось. Вдруг захотелось, чтоб ты с этой верхотуры слез!..

Семин тяжело опустился на ящик.

— А я ведь тоже… рисковал! — повысил голос Аксюта. — На маскировку плюнул, бегал, тебя искал!.. Думал, все, уехал, прощай!..

Он порылся, откуда-то из-за спины выдернул бутылку, нашелся и стакан, один, правда.

— Давай?

Взглянув на гостя, больше, однако, не настаивал, налил, быстро выпил.

— Ну, ты прости меня, ладно? Простил? Тут такое дело… Я без тебя не могу. Влюбился! — Аксюта засмеялся, подмигнул Семину, настроение заметно улучшилось. — Ну, вот чего я тебе звонил, ты спрашивал? Подключал, да. Потому что замкнутый круг. КПЗ меня не пугает и пушка твоя тоже. Но если я к ним сам приду, кто ж за ней-то будет, за Маринкой? Я ведь один знаю, что она на корабле плыла. А так вроде ее там и не было… Ты понял? — Он и впрямь с нежностью смотрел на Семина, улыбался. — Так чего звонил, сказать? Честно? Сам-то ты мне не нужен, ты мне сдался! Но теперь ты — это она, ясно? Потому что папина дочка, копия. Ух, ямочка у тебя на щеке, точь-в-точь!..

Помолчал. Все разглядывал с улыбкой Семина, любовался.

— Ну, давай, давай, бабахни из пушки, вон как хочется! Что, слабо еще разок? Давай! — Вдруг рассердился: — А себе в лоб? Как? Офицер! Честь! Это же она от тебя сбежала, от тебя! Думаешь, я, что ли, был ей нужен? Да она лишь бы приткнуться, все равно к кому! Ты же ее замучил, девчонку, кровь сосал, душу! — Помолчал, усмехнулся: — И что за любовь у отца такая? Почему ты, как Ольгу посадил, не женился? Вот поэтому. Потому что Марина, потому что любовь! Понятно, нет?

— Понятно, — отозвался равнодушно Семин.

Аксюта притих, но ненадолго:

— Да только копни!.. Ну, вот этот балет ее? Это ж твой балет! Сольный, можно сказать, номер. За всю жизнь полковника не высидел, давай из дочки Уланову! Ломал, муштровал, прямо заложницей своей сделал. А добирал ведь, чего генерал не дал… Так? Жадный ты оказался, старик. И рыбка золотая тебе хвостиком… Ну, бабахни, бабахни, разрешаю! — засмеялся Аксюта.

— Что-то, правда, сегодня слабо, — сказал Семин.

— Вот-вот.

— Сам не пойму, брюнет. Ну, может, завтра, посмотрим.

Он встал, двинулся через двор. Аксюта его, конечно, догнал, пошел рядом. Спросил вдруг:

— Что дальше, что? Что будет? — Он схватил Семина за рукав, лицо было испуганным. — Подожди… Что будет? Дальше что, я не знаю… Я был брюнетом, красавцем будь здоров. Зеркал на «Армавире» понавесил, любовался. Потом корабль тонет, я один, один… Ну вот оно, все! Ни детей, ни родных, никого… Заканчивается, значит, мой род! И надежды моей со мной рядом нет, последней моей соломинки! Нет, нет! Только я да эти зеркала… Глядь, а там уже другой, не брюнет! Другой какой-то!

Семин не слышал, сам по себе шел, один, своей дорогой. Аксюта забежал вперед, встал перед ним:

— Подожди. Куда? Не уходи. Мы все равно вместе… Куда, куда ты?

— Мы не вместе.

— Всю жизнь. Ты не знаешь. Я прошу… Выпей со мной!

— Не буду.

— Я прошу. Ну? Ладно, меня нет! — решил Аксюта. — Нет меня! Ты один! — Бутылка была в кармане, и стакан опять нашелся. — Давай… Один, один! Давай! — И он провозгласил: — Она есть, она вернется!

Семин посмотрел на своего спутника, взял стакан. Выпил и дальше пошел. Аксюта все же заставил его обернуться, он вдруг закричал на весь двор:

— Стоять, Семга! На месте!

— Как… Как ты меня назвал?

Аксюта уже опять был тут как тут, тянулся к Семину руками:

— Что, что дальше, говори! Что будет? Говори, говори, Семга! Ты знаешь! Ты всегда знал, ты был первым среди нас! Почему ты не стал генералом? Стоять! — снова скомандовал он, хотя Семин и без приказа рядом стоял, не двигался. — А я… да ты хоть раз посмотри на меня, посмотри внимательно! Ну, кто, кто? Всю жизнь я с тобой… Оренбург, Энгельса и Бойцова, в одной роте в Суворовском, а потом Маринка, Маринка, Маринка… А потом… Кто ж знал, что будет потом! — произнес Аксюта сокрушенно и замолчал.

— Аксюта, Аксюта… — вспоминал Семин. — Ну, был такой… Ты? Аксюта, который, что ли, Ксюша?

— Который с тобой в шеренге на параде… В Москву нас повезли… это какой год? Строем идем, головы повернуты, равнение… куда равнение, на кого, сам знаешь… Ухо твое вот оно, рядом, ну, я в ухо тебе частушку — раз! Ты аж затрясся, зафыркал. Идем, равнение, там Сталин на трибуне стоит! А ты на него смотришь и давишься со смеху, фыркаешь! «Моя милая на крыше ухватилась за трубу…». Нет, другая была. Эх, забыл, черт!

— Я помню. Повторял потом на гауптвахте, — отозвался Семин.

— Ну, скажи. Давай.

Семин стал смеяться. Смех душил его. Хотел выговорить, не мог… Так и стояли посреди двора, Аксюта вокруг ходил: «Ну! Ну!» и уже хохотал заранее.