Скворцов
Долорес. Почему вы не принимаете меня всерьёз?
Скворцов. Потому что ты не боец, Долорес. Ты такой… типа художник… не от мира сего.
Долорес. Будем считать, что мне не повезло с миром… Просыпаюсь среди ночи – пустота… В голове только одно: ничего нового больше не будет, я уже свою жизнь прожил. И никто не скажет, как жить, зачем? Пустота, тоска и скука.
Скворцов. А где сейчас весело? Сейчас везде так. Думаешь, у нас не тоска? Я не бедный, конечно, человек, хотя найдутся и побогаче меня. Я хочу сказать – мне есть куда двигаться. Можно, конечно, на этом сосредоточиться, но деньги уже не трогают, хочется чего-то другого… Знать бы только, что на свете слаще денег…
Долорес. Libertad.
Скворцов. Спалили тебе мозги, Долорес, этой libertad… Свобода… Посмотри вокруг. Кто свободен? Свободен хищник. Потому что он сильный. А остальная живность, – как она может быть свободна, если её жрут?
Долорес. Ужас. Иногда хочется крикнуть: люди, за что вы так ненавидите друг друга?
Скворцов. Деньги и власть. Из-за них, родимых, даже брат на брата с кайлом пойдёт. А если ты, допустим, сказал: «Ребята, всё забирайте!» – тогда ты да, свободен. Но только свободен от себя лютого. Кому ты нужен без денег и власти?! Когда мы гуманитарку западную принимали в девяностых, к нам с ней много приезжало баптистов, мормонов… – чудики в большинстве. Я на них смотрел, думал: «Вот свободные люди – и вроде такие, как мы. Только побольше нас улыбаются». Потом смотрю, они какие-то книжки стали нашим совать. На русском, заранее отпечатанные, про веру ихнюю. Это меня как-то по душе скребануло. Я подумал, ну зачем вы так, ребята? Я без вас, что ли, не разберусь, в какого мне бога верить?.. Ну ладно, они-то за веру свою, их я ещё мог понять, но наше-то зверьё что надумало с этой гуманитаркой… Был у меня тогда с дружком супермаркет, пара аптек. Попросили нас помочь: доставка там, сортировка этой гуманитарки… Ну как не помочь! Старики с бабками у лотков толкались – крики, стоны… некоторые деды с орденами приходили. Жуть… Ну так вот, вышли на дружка моего, предложили пустить кое-что налево. Не бандюганы, а те, кто их ловить должен был. Как сейчас помню: рис их особенно интересовал. Люди этого риса годами не видели. Дружок сказал «да», я сказал «нет». Сначала меня купить хотели, потом убить хотели, ну… в результате посадили. Когда я вышел, дружок с ребятами уже поднабрали солидно. Свободы вокруг было много, только денежки уже почему-то мимо меня текли. Ну я и решил, либертад так либертад. Начал с дружка, его, волчину, жизни лишали долго, с оттяжкой. Ему вырыли яму, подрезали, бросили туда подыхать, а сверху присыпали рисом и потом землицей. Он риса пожрал перед смертью…
Долорес. Почему вы мне это рассказываете?
Скворцов. Не знаю, Долорес… Может, это пульке… Кому-то мне надо про это рассказать. Попам я не верю. Приду, они смотрят: с деньгами пришёл или нет. Я вот тебе рассказал, и мне жить легче стало… Я, знаешь, иногда вопрос себе задаю, зачем я его заказал? Может быть, надо было поговорить с ним, может, он, подлюга, покаялся бы…
Я хищник, Долорес, но я таким не родился. А иначе у нас выжить нельзя… Когда-нибудь сожрут и меня… Поэтому у нас никому нет веры, никому… И поэтому ты там всё время должен кем-то прикидываться… всё время шкурку по сезону менять… Понимаешь? А ты – «Libertad»!..
Это чей?
Долорес. Мой! Опять. Как только я включаю телефон, он звонит. Николай, посоветуйте мне, я не знаю, что мне делать: этот человек меня предал. Бросил, ушёл к другому… Я его не удерживал, хотя такая возможность у меня была… И вот он опять появился. Второй день стоит у дома Рембрандта и просит, чтобы я пришёл. Звонит беспрерывно… Написал мне, что любит, что у него нет никого ближе меня. Я ему не верю… Но я не могу, мне его жалко… Вчера был дождь, он всё равно стоял, ждал меня.
Скворцов. Я вроде всё сказал. А ты всё забыл, лады?
Долорес. Мне надо забыть всё, что вы сейчас сказали? Забыл. Хотя ваши мысли о свободе очень интересны… Я о вас книгу напишу.
Скворцов. Долорес, возьми себя в руки…