Парадигма преображения человека в русской философии ХХ века

Акцентированный «духовно-практический» характер оригинальной русской философии, основанный на императиве преображения человека, опирается на ее базовое гносеологическое открытие, которое парадоксальным образом в равной мере свойственно как православным философам, так и русским марксистам. Наиболее четко оно было формулировано в известной обобщающей работе С. Л. Франка: «В русской философии были установлены фактически совершенно новый критерий истины и соответствующая ему познавательная способность. Им стало понятие опыта, по не опыта как чувственной очевидности, а как жизненно-интуитивного постижения бытия в сочувствии и переживании. Ивану Киреевскому принадлежит заслуга начального развития теории “живого знания”, которая потом имела большое значение для его последователей… Всю русскую мысль пронизывает понятие жизненно-интуитивного опыта, которым осознанно или неосознанно пользовались все мистики и религиозные мыслители… Можно утверждать, что благодаря этому… было обосновано повое гносеологическое направление наряду с главными формами – рационализмом, эмпиризмом и критицизмом… в противоположность господствующему на Западе направлению мысли, в котором действительное бытие остается либо закрытым для познающего сознания, либо во всяком случае находится вне сознания и тогда достижимо лишь окольным путем, посредством сознающего себя познания, русская философия утверждает непосредственную данность бытия и укорененность в нем самом познающего сознания»[163]. Экстравагантной переформулировкой идеи об особом способе «живого знания» в русской философии является тезис, который предложил Ф. И. Гиренок: «Европейская метафизика основана на развязности ума… В России осуществилась философия непосредственно осязательного понимания изначального»[164]. Как пишет А. Ф. Замалеев, «русская философия выработала иной тип рациональности, нежели западноевропейская философия. Там познавательная процедура строилась преимущественно на силлогистической основе; у нас, напротив, первостепенное значение приобрела аллегорическая, или символическая, методология. Силлогизм (формула: “если… то”) приводил к обособлению познания от мира, вырабатывая особую “философию ума”, главной задачей которой со временем все более становилось не размышление о сущем, не постижение “основных начал и принципов” бытия, а упрочение общепринятых критериев для достижения соглашения»[165].

Тем самым, предлагаемая нами парадигма преображения как ведущего мотива русской философии, определяющего ее специфику, является одним из возможных продуктивных путей реализации «метода интегральной истории русской философии» (Т. И. Липич), предполагающего ее исследование как «многообразия в единстве» (М. А. Маслин). Методологические аспекты такой работы разработаны нами в статьях, которые были опубликованы в Киеве на украинском языке[166]. В этих работах получила дальнейшее развитие историко-философская концепция профессора В. С. Горского (1931–2007), суть которой мы определяем как «диалогику» истории философии. Эта «диалогика» имеет два аспекта: 1) диалогическая взаимодополнительность авторских концепций в рамках одной национальной философской традиции, создающая ее общее смысловое и стилистическое поле («метатекст»); 2) диалогическое отношение исследователя к тексту, при котором исследователь переходит на внутренний категориально-стилистический «язык» мыслителя – но не только с целью субъективного «вживания» в него, но и с целью доопределения смысла и системности самой концепции. Кроме того, пример В. С. Горского всегда вдохновлял на «раскодирование» философского наследия Древней Руси.

В качестве вершинного достижения русской философии можно рассматривать концепцию «целостного разума», идущую от И. В. Киреевского, и «идеал цельного знания» В. С. Соловьева, делающие философию особой аскетикой, «исцелением ума». Поэтому, не смотря на скепсис одного католического автора, которому кажется, что якобы русским «философам не удалось ясно и недвусмысленно выразить его целостность, о которой так много говорится в русской философии»[167], он разу же, опровергая этот свой собственный тезис, делает «вывод, что русская философия соединяет теологию и философию, мистику и рационализм»[168].

Такая синтетичность изначально относится к базовым конституитивным признакам русской философии, поскольку, как отмечает . . Громов, «платонизм в виде христианизированного неоплатонизма и триединство филологии, философии, богословия стали важными типологическими особенностями русской мысли»; а также «пластичность русской философии, определяемая языком ее существования, своеобразной плотью мысли, является еще одной типологической характеристикой, присутствующей на всех стадиях ее эволюции вплоть до нашего времени»[169].