Парадиз (СИ)

Кроме, пожалуй, начальницы. В отношении которой демонстрировала странную смесь почти рабского, предбожественного поклонения и полного непонимания. Само поведение, само существование Зарайской, ее чрезмерная хрупкость и худоба, ее возбуждающее тело, дымность глаз и улыбка, обращенная ни к кому, казалось, вызывали в ней недоумение, будто та не укладывалась в привычные жизненные представления — женщины и матери — Эльзы Павловны. А то, чего она не понимала, пугало. И восхищалась она шефиней скорее по обязанности, с острым оттенком ритуальности. На деле же, о чем бы ни говорила с ней блистательная Лёля Георгиевна, та лишь бросала на нее взгляд полный немого, пугливого недоумения и уклончиво поводила плечами.

Зарайская это сознавала. И на тренинги брала с собой Жанночку, оставляя Эльзу в улежной безопасности уже привычного, халатно-уютного отдельского кабинета. Только иногда, будто забываясь, тянулась к той, как ко всем прочим, но натыкалась на настороженную конфузливость и, опамятовавшись, отступала.

Она, не скрывая, считала, что присутствие Эльзы в «Лотосе» сиюминутно, и не хотела по-настоящему втягивать ту в давящий, настойчиво конкурентный водоворот жизни. Блюла иллюзии.

В то время как сама ни минуты не могла провести спокойно. Она снова набирала группы и тасовала списки. Даже в перерыве за кофе на коленке набрасывала в блокноте планы новых методичек. Планировала собеседования, демонстрации, отчеты для дирекции, мероприятия, мелкие корпоративы, и от ее оборота кружилась голова.

Ее звонкий переливчатый смех, угар мелькающей юбки, манкая ломкость изменчиво верткого, режуще сексапильного тела притягивали, соблазняли, раскаляли присутствием. Опаляя всех попадающих в ее ареал.

На столе Зарайской сменялась гекатомба букетов, которую она принимала как должное, никогда не спрашивая от кого.

Позволяя Азамату рисовать на ее теле цветы и ракушки. Оплетать тонкую щиколотку вязью колокольчиков.

И Деболькому хотелось спросить: делает ли он так же со своей невестой? — как, бывает, мужчина на протяжении жизни дарит каждой женщине, проходящей через его постель, томик Уитмена.

Но в этом случае Дебольскому почему-то казалось, что нет. Он не мог представить себе колокольчики, цветущие на ноге какой-то простушки из Фрязино.

Букеты Азамат приносил теперь каждый день. И его трепетные тюльпаны сменились вызывающими розами. В среду он еще раз забирал Зарайскую на ночь. И на следующий день она впервые пришла на работу в том же платье, что и накануне. И это показалось Дебольскому непростительным, почти кощунственным. Хотя и сам он, и все прочие так делали. Но не Зарайская. С появлением которой иногда начало казаться, что все прочие ходят в офис только для того, чтобы взглянуть на ее платье, на искристый перебор сборки, ласкающей колени, на захватывающую взгляд оплетку рукава, скрывающую рдеющие, воспаляющие душу цветы.

И каждый день Дебольский тянул время, чтобы позже приходить домой. Там воцарилась нудная, гнетущая хмарь. И оба они не знали, что с этим делать. Будто повисла длительная пауза, и чем дальше, тем сильнее натягивало нервы, зудело тусклое, серое недовольство. И его почти физически тошнило от неизменности, постоянства собственного быта.

Дебольский больше не притрагивался к жене. И сама мысль эта сейчас была ему невыносима: тянула за собой разочарование и унижение, липкое сознание несостоятельности.

Он все хуже спал. И больше курил.

Теперь недовольны друг другом были уже оба. И Наташка, которая, похоже, тоже устала играть в понимание, почти не разговаривала с ним. Не то чтобы злилась, но на лице ее явственно было написано непримиримое, негодующее недовольство.

И Дебольский сидел на работе до ночи. Делая вид, что не успел за день одобрить все кандидатуры, не удосужился набрать отчет, не довел до ума сводную таблицу.

Зачем-то ходил на третий этаж. Пустой и темный. И шаги его глухо шелестели в длинном негостеприимном коридоре — тонули в мягкости ковролина. Там — на третьем, директорском, этаже — никогда никого не было. И кабинет Корнеева смотрел в коридор темными, безликими стеклами.

Дебольский разворачивался, возвращался, по пути минуя запертую дверь большого конференца.

Тонущего во мраке с выключенным светом и завешенными жалюзи. С составленными грудой стульями в углу. И одним-единственным столом, забытым посредине зала после памятного корпоратива.

В самом коридоре горел сумрачный свет, и каждый шаг гулко-звонко пролетал под потолком, уволакиваясь эхом в центральный холл под свод атриума.

Дебольский взялся за ручку и медленно потянул вниз. Услышав то время, когда они готовились к корпоративу. Вроде бы это было совсем недавно, но уже и не вспоминалось. А может, все это происходило вовсе не с ним? С каким-то другим Александром Дебольским, лишь по чистой случайности оказавшимся его тезкой.