Парадокс Апостола

До сих пор свою благотворительную деятельность Троян воспринимал как «налог на совесть», отрабатывал, в каком-то смысле, индульгенцию. К тому же за этим стоял интерес вполне практического характера: вся сумма пожертвований возмещалась государством в момент уплаты налогов. Наживаться на благотворительности, искусственно завышая цифру отчислений, среди местных «филантропов» было делом общепринятым, и Павел подобными манипуляциями тоже не брезговал. Однако тонкая стопка бумаг под грифом «Авлона» вызвала в нем неожиданный интерес, впервые породив искреннее желание посодействовать, а не откупиться. Сделать это было несложно: за двенадцать лет его маленький винный бизнес перерос в предприятие, приносившее солидный доход, который позволял занять высокое положение в греческом обществе. Бизнесмену Адонису Влахосу, обладавшему обширными связями, достаточно было надавить на несколько рычагов, чтобы в фонд поступили значительные средства, которых бы Центру хватило на несколько лет. Как показалось Павлу, в небесной канцелярии оценили этот жест, «воздавая каждому по делам его»: вскорости принадлежащий ему алкогольный концерн получил звание «Почетный благотворитель Греции».

* * *

Февраль в Афинах переносился всегда с большим трудом. Возможно, потому что безо всяких исключений был самым дождливым месяцем в году, напоминавшим о тех местах, откуда он родом. Раскисать себе Павел не позволял, брал билет и улетал куда подальше, чтобы не щемило. Но в этот раз дела не отпускали, вот и проживал конец зимы то с газетой, то с бутылкой, то на беговой дорожке. Дома оставаться он не любил, пустота нестерпимо угнетала. Однажды, отпахав два часа на тренировке, заскочил по старой памяти в тир, а потом, когда дробь дождя по крыше поутихла, спортивно потрусил по привычному маршруту — от гавани Палео Фалиро к гольф-клубу Глифады по ровной асфальтированной набережной, скупо оформленной низкорослыми пальмами.

Ливень застал его возле разбитой автобусной остановки, где уже толпились какие-то недовольные, промокшие насквозь люди. Втиснулся, стараясь не задевать соседей локтями, обтер ладонью капли с лица, поежился — и увидел ее.

Блестящие глаза, губы в строчку, длинный, в темных пятнах воды, плащ. Фигура мальчишечья, узкая, как у Твигги…

Женщину он помнил хорошо — Анна, деятель искусств.

Она была не в его вкусе. Но, несомненно, нравилась ему.

По ногам что-то полоснуло — проезжавшая мимо машина окатила всех стоящих под козырьком валом мутной воды. Зычно помянув чью-то мать, Павел всполошил понурых греков, которые любую непогоду переносили как Божье наказанье.

Женщина обернулась и посмотрела на него заинтересованно.

Потом они еще не раз встречались на слетах попечителей и прочих благотворительных мероприятиях, куда он внезапно зачастил, пили черный кофе со льдом, курили под навесом особняка, принадлежавшего благотворительному фонду, вспоминали родину, о которой Павел говорил неохотно, жаловались на нестерпимую греческую бюрократию, жару и прочие трудности. Расставались легко, как старые знакомые, а вновь встречаясь, не проявляли удивления или радости. Но место за ее обеденным столиком неожиданно оказывалось для него свободным, а ему всегда было по пути, чтобы ее куда-нибудь подвезти…

Мнимый нейтралитет продолжался бы, наверное, еще долго, если бы Павел не решился с этой историей завязать. Всю жизнь он избегал привязанностей, оберегал свой суверенитет и, хотя в интимных связях недостатка не имел, ни к кому душой не прикипал — биография обязывала. В присутствии Анны он чувствовал себя непозволительно уязвимым, размякшим каким-то, чрезмерно разговорчивым. Он искренне расстраивался, если увидеться им по каким-то причинам не удавалось, и все это его настораживало. Поэтому после недолгих размышлений все дела фонда он вновь передал доверенному лицу.

И поводов для случайных встреч у них не осталось.

Весну Павел провел в разъездах: сначала винный салон в Мадриде, затем крупнейший алкогольный аукцион в Гонконге, где, к слову сказать, был приобретен редчайший Шато Лафит, обещавший через несколько лет еще прибавить в цене. В Афины он вернулся воодушевленным; казалось, накатившая волна опасного увлечения отступила, не успев размыть крепкий фундамент его жизни. За долгие годы самоизоляции Павел научился удерживать внутреннее равновесие и не хотел подвергать его испытаниям, понимая в глубине души, что раскрыться полностью ни перед кем не сможет. Подобное положение вещей было печальным, но привычным: так живут калеки, компенсируя себе физические увечья доступными простыми удовольствиями.

В один из летних вечеров, сидя на веранде своей двухъярусной квартиры, он пролистывал каталог коллекционных вин. Раздался звонок в дверь. Заглянув в камеру наружного наблюдения, Павел заиндевел, будто увидел там дуло снайперской винтовки.

Помедлив, нехотя открыл.