Парадокс великого Пта. Повесть

- В случае удачи будем, - уверенно произнес Диомидов.

Генерал ничего не сказал. Но его молчание можно было истолковать как согласие. И полковник стал готовиться к задуманной операции. Суть ее заключалась в том, что Диомидов из пассивного наблюдателя превращался в активного участника игры.

Бухвостов лежал в чистенькой уютной палате. Каждый день его навещали ученые и врачи. Были среди них старые и молодые, бородатые и усатые, бледные и краснощекие, в очках, пенсне и без оных. Ему кололи пальцы, отсасывали капельки крови в тонкие стеклянные трубочки, надували на руках какие-то резиновые подушки и заглядывали при этом на циферблат большого градусника. Однажды опутали голову проводами и смотрели, как светилось зеленым окошечко черного ящика. В окошечке прыгали змейки. Бухвостов наблюдал игру змеек и поджимал губы, прислушиваясь к разговорам, которые вели в это время окружавшие его люди. Говорили они на непонятном языке. Старика это раздражало. Кроме того, ему надоело лежать в больнице. Чувствовал он себя здоровым. Спал нормально, никаких снов больше не видел. Краска по руке больше не ползла, остановилась у локтя и даже чуточку побледнела. А дома его ждали неубранная картошка и корова, оставленная на попечении соседки. Бухвостов требовал выписки.

- Дом без призора, - ворчал он, когда кто-нибудь из врачей обращался к нему с вопросом о самочувствии. - Корова там. За ней глаз нужен.

Но мольбы и требования старика оставались без ответа. Ему снова кололи пальцы и снова опутывали голову проводами. Молоденькая сестра почти неотлучно сидела около его койки и следила за стариком внимательными жалостливыми глазами.

- Анюта, - бормотал Бухвостов, когда они оставались вдвоем, - шо они, окаянные, со мной делают? Продукт ведь гибнет, скотина пропадает.

- Нельзя, Петр Иванович, - ласково говорила Анюта. - Вы уж потерпите. Вы сейчас представляете интерес для науки.

- Дура, - сердился старик и отворачивался к стене.

Анюта вздыхала, оправляла одеяло и раскрывала книжку. К характеру Бухвостова она притерпелась и относилась к высказываниям в свой адрес равнодушно. Интересы науки, по мнению Анюты, стояли выше ругани вздорного старика.

Так было и сегодня. Отпустив нелестное замечание по поводу Анютиных умственных способностей, Бухвостов повернулся на бок и замолчал. В палате воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом страниц да сопением старика. Анюта знала, что примерно через полчаса Бухвостов усядется на кровати и начнет шептать молитву и креститься. Молился он ежедневно: утром, после обеда и вечером. Слова были обычные. Старик просил Бога посодействовать ему с выпиской, жаловался на то, что дома пропадает огород, умолял Бога позаботиться о том, чтобы всем врагам рода человеческого было воздано по заслугам, а ему, Бухвостову, вышло бы снисхождение.

- И что это вы, Петр Иванович, все прощения просите? - любопытствовала Анюта.

Старик не удостаивал ее ответом. Ложился на спину и просветленным взглядом изучал потолок. Анюта фыркала и утыкалась в книжку.

Но сегодня на Бухвостова что-то накатило. Может быть, виной этому была осточертевшая палатная тишина, может, еще что-нибудь, только Бухвостов, к изумлению Анюты, вдруг ответил на ее вопрос.

- Ты, Нюрка, дура, - сказал он, поправляя выбившийся из-под больничной пижамы нательный крестик.

- Это я уже слышала, Петр Иванович, - заметила Анюта. - Вы бы что-нибудь поновее придумали.

- Видение мне было окаянное, - не слушая ее, сказал Бухвостов. - Баба рыжая и ликом будто похожая на кого-то из сродственников. Я вот и смекаю… - Старик замолчал, опасливо огляделся и шепотом закончил: - Не к добру, Нюрка, это.

- Что вы, Петр Иванович, - засмеялась Анюта. - Взрослый человек, а такой суеверный.

- Я вот лежал, Нюрка, и думал, - продолжал Бухвостов, обращаясь словно бы не к Анюте, а к самому себе. - Лежал и думал. Матка моя говорила, что у нас в роду цыганка была. Прадед мой ее из табора украл. Оженился. Дети пошли. А потом, значит, в деревне прознали, что ведьма она. Железо у нее к рукам прилипало. Возьмет, значит, она иголку, а шить не может. Путается иголка в пальцах, будто приклеенная. Из-за нее, богомерзкой на наш род епитимья наложена. Грех, значит, чтобы прадедов отмаливать.

- Ой, как интересно! - округлила глаза Анюта. - А еще что было, Петр Иванович?

- Рыжая она была, Нюрка. Цыганка, а рыжая. С чего бы это, не знаю. Только вот как на духу тебе говорю: приходила она, проклятая, ко мне. В видении, значит… Ох, прости мои прегрешения, Господи! Убери окаянство поганое, - забормотал старик. - Век тебе этого не забуду…

Минут пять Бухвостов размашисто крестился, бормоча все известные ему молитвы. Потом наклонился к Анюте и горячо зашептал:

- Ты, Нюрка, молчи. Не велено про то никому говорить, кроме Бога, да не сдюжил я. Тошно мне стало. Наказал меня Господь за непотребство… А-а-а! - вдруг протяжно завопил он. - Опять… Опять! Дьявола вижу! Нюрка, Нюрка! Гони окаянного!