Парадокс Вигнера

Третий постулат академика Куликова, говорит, что если бы вы захотели изменить историю этого мира, то вам бы пришлось вернуться в ту точку расщепления параллельных миров, где оказание воздействия на одно из его событий, привело бы к необходимому изменению мира, в котором вы живете. Как ни странно, Кондратий отлично понимал, о чём говорил профессор на факультативной лекции. Теория Куликова не вызывала у него вопросов. Парень понял, что он — это тот, кто слушает лекцию на факультативе в воспоминании, но только в будущем. А здесь, на казачьем струге — тоже он, только в жизни Кондратия. «Но зачем? — думал парень, — как зовут меня на самом деле? И где настоящий Кондратий?» Мысли стали путаться в его голове, и он быстро уснул.

Спал крепко, но не долго, нужно было вновь становиться за штурвал струга. Разбуженный «внутренним будильником», Кондратий вышел на палубу, где ещё никого не было. Он, окончательно не проснулся и заспал ночные воспоминания. Дозорные сладко дремали на своих местах, и это внезапно рассердило атаманского сына. На его крик выбежал заспанный отец и непонимающими глазами смотрел на Кондратия.

— Ну, щего ты орешь? — спросил атаман, — ай не с ентой ноги устал? Сыщас подниму усех и отщалим!

— Я кричу на дозорных, батя, — пояснял Кондратий, — спят, как хорьки, вместо чуткого бдения, чтобы кочевники не застали врасплох.

— На табя надёжа, — оправдывал дозорных атаман, — поентому и дрыхнуть!

— А если я не услышу? — продолжал возмущаться Кондратий, — перережут нас, как сонных котов….

— Я нащинаю кумекать, сын, што ты неслущайно с ведьмой поякшалси, — вполне серьёзно ответил атаман, — ет она табе одаровала ентим чутьём и воно волшебное….

— Если об этом «дошло» атаману, — подумал Кондратий, значит, так оно и есть на самом деле.

Он тут же вспомнил свои ночные видения, происходившие, будто в полусне, и решил проверить своё умение считать.

— Батя, ты лучше скажи мне, — поинтересовался Кондратий, — как ты высчитал, что нам плыть ещё три дня?

— Аль ты не с нами был? — удивился атаман, — сколь днёв мы шли из Раздор до слияния с Воронежем? Семь! Знащица, обратно на день-два меньша!

— Но из Раздор мы плыли против течения, — возразил Кондратий, — а сейчас идём вниз!

— Ну, сын, даешь, матерь тваю турецкаю! Ты маня вдивляишь, — возмутился атаман, — туды шли по половодью, ты жа сам держал ближа к берегу. Знащит, тещение табя не касалоси, воно проходить по средине Дону….

— Да, батя, но сейчас-то течение помогает ходу! — аргументировал Кондратий, — значит, плывём гораздо быстрее. Послушай, как я считаю: скорость течения Дона примерно пять вёрст в час, если считать версту, чуть больше пятисот сажень. Тогда получается, что с утра до вечера мы проходим около семидесяти. До реки Воронеж по Дону примерно пятьсот вёрст. Высчитываем сколько дней мы шли без помехи течения — пятьсот делим на семьдесят, получаем — 7-мь с небольшим. А теперь то же расстояние преодолеваем по течению, наша скорость увеличивается на пять вёрст, поэтому расчётная цифра будет десять. За день проходим чуть более ста вёрст, пятьсот делим… и получаем …пять!

— Ну, а я табе про што гутарю, дурья башка, — веселился атаман, — ты набалакал чегось не пойми сам, а усчитал тожа пять днёв!

— Но это я приблизительно сосчитал, — возражал Кондратий, — а если точно, то мы проходим около ста тридцати вёрст за день. У меня получается, что сегодня вечером доберёмся до Раздор!

— А хто против ентого? — улыбался атаман, — …а ты откель цифири-то знаешь? У нас в Раздорах ет умеить делать толька войсковой старшина Пантелей, но ты жа у яго не вчилси….

— Я и сам не понимаю, как это у меня получается, батя, — честно признался Кондрат.

— Ты, как хошь, сын, — серьёзно заявил атаман, — но я свожу табя к бабке Меланьи, штоба сняла порщу….

Спустя полчаса струги снялись с якоря и отчалили от места стоянки. Кондратий вновь принялся размышлять о ночных воспоминаниях, стоя за штурвалом. Он заметил, что задавая себе вопросы, память отвечала на них воспоминаниями.

— Кто я на самом деле? — спросил у себя Кондратий.

Тут же, словно по заказу возникло воспоминание из его детства, когда он впервые осознал, что носит фамилию Черкашенин. На Кругу отец тогда назвал сына своей фамилией, а он, шестилетний босоногий мальчуган, слышал, находясь, как и многочисленные сверстники неподалёку. Пацанам всегда было интересно узнать, о чём гутарят, собираясь на Круг. Детвору не подпускали близко, и тогда мальчишки заранее взбирались на деревья и во все уши впитывали непонятную для них информацию. Самым интересным было наказание взрослого дядьки плетьми за какую-нибудь провинность.

— Выходит, что я Кондратий? — спрашивал парень себя, — а кто тогда там, в Москве слушает лекцию?