Парадоксия: дневник хищницы

Две недели спустя мне позвонил брат Марти. Он давно уже не жил с нами, не в силах смотреть на наше прогрессирующее вырождение. В общем, он позвонил и сказал, что Марти в реанимации. Авария. На шоссе Малибу. Грузовичок — в лепешку. Рулевая колонка пропорола печень. Отбиты почки, сломаны ребра, тазовая кость раздроблена. Врачи не знают, выживет он или нет. Пассажиру во второй машине повезло меньше. Мгновенная смерть. У водителя — тяжелая черепно-мозговая травма, но он наверняка выкарабкается. Сказал, чтобы я не приезжала в больницу. Марти — в коме. Может, вообще никогда не очнется. Еще рано делать прогнозы. Помочь я ничем не могу. Остается лишь ждать.

Шестьдесят три дня Марти провел в отделении интенсивной терапии на системе жизнеобеспечения. Его печень была разорвана надвое. Он перенес несколько сложнейший операций и столько переливаний крови, сколько не делали никому за всю историю больницы. Но он прорвался. Такого упертого парня ничто не убьет. Зато теперь у него появился лишний повод для гордости — шрам от грудины до тазовой кости. Родители остальных жертв аварии, которые подали на него в суд за неосторожное вождение, послужившие причиной смерти и тяжелых увечий, отказались от обвинения. Сказали, что он и так настрадался достаточно. И до сих пор, кстати, страдает. Сейчас у него уже третья операция по замене бедренной кости. Спустя столько лет. Но он ни разу не жаловался. Ни разу.

У Марти были уникальные отношения с болью. Боль для него была вроде как напоминанием о том, что он жив. Подтверждением, что он существует. Безопасная зона, где можно укрыться от всякой ответственности. Предельно сильная боль повергает тебя в состояние, близкое к дзэну, отсекая все остальное. Боль — величайший делитель. Она разделяет людей на тех, кто знает, как ее принять, очиститься ею, обрести в ней исцеление и чуть ли не радость, и тех, кто боится ее и избегает любой ценой. Пусть даже ценой смерти. Смертельно опасные травмы и раны, многочисленные операции — тот, кто прошел через это, знает. Тот, кто связал себя с болью, уже никогда не порвет эту связь.

Мне было едва за двадцать, а я уже перенесла несколько операций на связки и на суставы, мне удалили кисту, вырезали аппендицит, сделали криохирургию, у меня был аборт с частичным разрывом маточных труб, и я два года прожила с Марти — два года дразнила смерть. Мы оба умели терпеть боль с улыбкой, и очень гордились этим своим умением — как знаком некоей оскорбительной для других отваги, которую у нас не могли отнять ни машины, ни люди. Мы были очень живучие. Уничтожить нас было нельзя. Разве только разбить на кусочки и искрошить их в пыль. К чему мы, собственно, и стремились всю жизнь — методично уничтожали себя. Плевали дьяволу в морду. Срали в рожу истории.

Робкий подросток-латинос с задатками хищника, чьи жаркие руки влили в меня новые силы. Стала думать, что делать дальше. Что-то уже назревало — я это чувствовала. По ночам меня мучили страхи. Я боялась, что мое стремление к смерти скоро перехлестнет через край, закрутит вихрь магнетической энергии, который притянет ко мне не того мерзавца. Палачей для себя выбираем не мы. Они выбирают нас сами.

Воскресенье, раннее утро. Стук в дверь. Джонни. Нашел меня через каких-то знакомых наших общих знакомых еще по Нью-Йорку. Глупая улыбка от уха до уха. Проходит без приглашения. Какой-то весь дерганный, мутный с бодуна. Только что из Сан-Педро, где отсиживался, скрываясь от копов. До меня доходили слухи, что когда я уехала из Нью-Йорка, он вдарился в жуткий — двухгодичный — запой. Устроил из нашей прежней квартиры святилище: увешал все стены фотками, где мы вдвоем, рамки для фоток раскрасил собственной кровью, а перед ними поставил свечи, только вместо подсвечников взял мои старые туфли, которые я там оставила. В Южную Калифорнию он приехал через Флориду — после того скверного случая с пожилой проституткой, которую он подобрал на Таймс-Сквер.

Он обернул вокруг шеи бирманского питона, сел в машину и поехал на юг. Домой, в Санкт-Петербург. По пути грабил маленькие супермаркеты и бакалейные лавки, автозаправки и банки в Южной Джорджии. Брал понемножку — чтобы хватало на героин, к которому он пристрастился, предположительно, под воздействием моего внезапного отъезда. На полпути он передумал и поехал за запад, спасаясь от жары.

Даже в таком состоянии он был практически неотразим. Смотришь — не оторвешься. Просто боишься отвести взгляд. Потому что не знаешь, что он отколет в следующую минуту. Он завораживал, как горящее здание, как передача про хирургическую операцию, как вскрытие трупа пришельца. Обаятельная скотина.