Парадоксы эволюции. Как наличие ресурсов и отсутствие внешних угроз приводит к самоуничтожению вида и что мы можем с этим сделать

Даже красота почти сводится к математической гармонии, оказываясь отражением алеаторной (то есть гармонизируемой) составляющей модели мира, формируемой в надорганизменной индивидуальности человеческого сообщества. В этом отношении музыка (особенно симфоническая) может восприниматься как наилучшее выражение гармонии и вершина абстрагирования информации, возникающая только в системе с очень сильно, но не чрезмерно структурированной архитектурой (см. гипотезу «безмасштабной когнитивности» (ГБК) Майкла Левина УПС: глава V). Хотя при попытке ранжирования в больших выборках на первые места предпочтений выходят примеры с едва заметными следами эпистемических явлений, едва заметных «несовершенств». Возможно, поэтому симфоническая музыка слишком идеальна, а джаз слишком перенасыщен эпистемическими феноменами, чтобы стать приятной, красивой музыкой для всех. Так же, например, в среднем как более привлекательные воспринимаются усредненные лица популяции и более симметричные. Но самые привлекательные лица имеют легчайшие отклонения от симметричности и от типичных физиономических признаков. Более того, и в целом персональная привлекательность выше при наличии милых petits défauts.

Дзен-буддистская притча рассказывает о соревновании двух лучших художников Китая, решивших определить, кто является самым искусным мастером, овладевшим всеми секретами ремесла. Первый художник, решив показать судьям и зрителям, что его талант не ограничен традиционными инструментами рисования («четырьмя сокровищами кабинетного ученого»: кистью, бумагой, тушью и тушечницей), схватил пробегающую мимо грязную курицу, окунул ее лапки и хвост в ведро воды, макнул в кучу сажи, и несколькими быстрыми движениями провел курицей по свежевыбеленной стене. Курица – бжик, бжик – прошкрябала по стене, быстро перебирая лапками, коснулась хвостом стены, и взору судей и зрителей открылась абсолютно безупречное изображение. Завороженные судьи и зрители долго не могли вымолвить ни слова: такого совершенства движений мастера и идеальных форм самой картины им прежде никогда не доводилось видеть. Второй художник пристально посмотрел на творение соперника, взял простенькую кисть, коснулся ею кусочка сурика и поставил в правом верхнем углу картины маленькую красную кляксу. Первый художник, возмущенный, хотел было ударить его, но мельком взглянув на свою картину, остолбенел. Всем присутствующим открылась такая невероятная глубина нового смысла, что многие, включая и первого художника, просветлели. Скоро начался дождь и смыл со стены всю картину. Судьи и зрители молча разошлись по домам, а оба художника отправились в разные стороны, никогда больше не встречались и не рисовали, и что с ними случилось дальше, никто не знает[22].

Близкий посыл прослеживается в японском понимании красоты (ваби-саби), которое, если задуматься, гораздо более универсально. Ваби-саби – это, пожалуй, непереводимая словесная конструкция, смыл которой только приблизительно можно интерпретировать как «прелесть неподдельной простоты». Простая чашка со сколом, слегка потертая одежда из грубоватой ткани, неровно покрашенный стул (рис. 43). Ничто [как бы] не сделано специально, нарочито – ни скол, ни потертости, но напоминает, что «ничто не вечно, все несовершенно, все не завершено» и в этом прекрасно. Видеть красоту в незамысловатой вещи – понимать и искренне ценить каждый момент в его многокомпонентной целостности. Именно скромное несовершенство оказывается несущим соединением, организующим целостность вещи (если именно в оригинальности и состоит ее ценность), но в то же время случись что, от него скорее и пойдут разломы: трещины по чашке, разрывы по ткани, гниение по неровностям.

Рис. 43. Рисунок в стиле Суми-Э