Парадоксы Младшего Патриарха

До полудня оставалось совсем недолго, и толпа, трепеща от предвкушения экстаза, придвинулась к алтарю. Вот уже и жрец перехватил нож поудобнее...

Все пялились на меня и только на меня. Никто не смотрел вверх и в сторону. Туда, где на краю оврага рос густой высокий раскидистый дуб. Но даже если кто бы и взглянул — ни черта бы он не увидел. Чтобы увидеть Лиаха, надо было лежать лицом вверх. Как я.

Лиах был там, в листве, и лицо у него было такое, словно не из меня, а из него собирались живьем сердце выдирать... да нет, какое там собирались — вырвали уже. Словно помер он в несказанных муках, и закоченеть успел, и смертный пот высох на его лице — но даже рука смерти не стерла с его черт память о последнем страдании.

Лиах, бедолага — ну еще бы! Гнать своего врага, гнать беспощадно, загнать и почти уже настичь — а напоследок увидеть, что чужая рука схватила вожделенную добычу, отняла, и теперь ты никогда, никогда...

Губы Лиаха чуть дрогнули, но лицо его не стало от этого более живым. Лица живых отмечены печатью хоть каких-то чувств — а с его лица даже страдание схлынуло. Беззвучно всхлипнула листва — и из нее возник нож. Метательный нож. Отличный клинок. Моя рука и посейчас помнит его рукоять. Чудесный нож. Восхитительно тяжелый. С прекрасным острием великолепной заточки... и на нем пляшет и дробится, рассыпаясь брызгами, самая чудесная в мире радуга.

Лиах, да будет благословенно имя твое, и рука твоя, и ненасытная твоя жажда мести... во веки веков, пока мир существует!

Вот она, другая смерть! Да, моя кровь прольется на этом алтаре — но не от кривого ножа треклятого жреца... и Оршан ее не получит!

Хорошо еще, что я не мог орать — иначе непременно заорал бы на радостях — и тем самым выдал бы Лиаха. По счастью, орать я не мог, нечем мне было орать. Я мог только мысленно улыбнуться сквозь боль, застилавшую рассудок. И распахнуть глаза пошире, чтобы видеть, как летит ко мне последняя в моей жизни радуга.

Я ошибся.

Радуга не коснулась меня. Она мчалась не ко мне. Радуга расплескалась кровью по горлу жреца с кривым ножом. А потом — быстро, очень быстро — прежде, чем хоть кто-нибудь успел шевельнуться... Лиах, враг мой — да станут моими твои муки в той и в этой жизни! Потом воздух рассекли еще четыре ножа. И не только воздух. Лиах нацелил броски с невероятной быстротой и хладнокровием — и так точно, словно не метал ножи, а на полочку их укладывал. Всего четыре клинка — и я был свободен.

Нет, я не вскочил с алтаря — есть же предел у человеческих возможностей. Я скатился с него, как... ладно, не будем уточнять. Главное, что толпа все еще не вышла из оцепенения. Что воздух снова всхлипнул под ножом — а глухой вскрик возвестил, что лезвие и на этот раз нашло плоть... и на этот раз... сколько у Лиаха ножей?

А сколько бы ни было — все равно на всех не хватит.

Я не побегу. Не смогу бежать. Даже вскочить не смогу.

Сможешь, хладнокровно заявил какой-то мерзавец внутри меня. Сможешь. И побежишь. Потому что ножей у Лиаха на всех не хватит, а никакое остолбенение долго не длится. Побежишь. Иначе тебя схватят. И Лиаха схватят. И все, что он сделал, этот ополоумевший герой, будет напрасно. И не только твоя кровь, но и его...

И вот тогда я все-таки вскочил. И побежал. Не знаю, как я это сделал. И знать не хочу. И не захочу никогда. Но честное слово, я все-таки побежал.

Тем более не понимаю, как я все-таки взобрался по склону оврага. Не понимаю, как кисель может и вообще куда-то взобраться? А я и был в тот миг самым что ни на есть киселем. Каждая жилочка моя дрожала и болела, болела и дрожала. Главное, я не только не понимаю, как я это сделал, а еще и напрочь не помню. Когда тело делает то, чего не может, память отказывается хранить какие бы то ни было подробности. Наверное, она права. С меня и того уже довольно, что я помню себя под деревом — жалкого, дрожащего от боли и усталости, насквозь мокрого от пота, хоть выжимай. В глазах туман, в голове пустота... что делать, как, зачем — убейте, не отвечу. Тело, просто тело без малейших проблесков разума.

— Драться можешь? — крикнул мне Лиах из ветвей.

Вот это меня отрезвило разом.

— Драться — нет, — сипло каркнул я в ответ, и сам подивился звуку собственного голоса. — Убивать — да.

Именно так. Драться в таком состоянии я неспособен. И вообще никто неспособен. А вот убивать этих... это... эту мразь я способен в любом состоянии. Даже и мертвым.

— Тогда держи, — донеслось сверху, и обнаженный меч стремительно прянул к земле, словно серебристая змея прыгнула на жертву.

Боги — а меч, меч-то у него откуда? Не иначе, стражу разоружил... точно, вот и тела валяются. Один, два... четверо. Ай да Лиах! Тогда и ножей у него... все равно на всех не хватит. Тем более, что один нож понадобится мне.