Параллель

Я просыпаюсь рано. Когда над Москвой встает солнце, я уже варю кофе и вполне бодро что-нибудь читаю на кухне. Снова жарко. Солнце плавит воздух, и он дрожит, собираясь закипеть.

Примерно на четырнадцатой странице книги я поняла, что молоко закончилось, и за ним надо идти. Я надела шлепанцы. Одна моя знакомая сказала, что людей, которые ходят по улице в шлепанцах, нужно расстреливать, ее очень беспокоил тот факт, что бактерии с асфальта оседают на ногах и переносятся по всему городу. Я представила себе крохотных мультяшных бактерий, которые используют мои ноги, как их общественный транспорт, и почти испытала к ним симпатию.

С той знакомой мне не очень хотелось общаться. Видимо, я сочла, что с бактериями у меня больше общего.

На семнадцатой странице я подходила к магазину. Главный герой книги Чака Паланика неожиданно сообщил нечто такое, что я развернулась и пошла не в том направлении, каком следовало бы. Так бывает, когда ты неожиданно осознаешь, что в твоём существовании нет смысла, а в голове при этом некуда девать мозги.

Пахло жасмином. Я села на качели и замерла, склонившись над книгой. Меня не отпускало понимание того, что где-то точно происходит нечто восхитительное, и мне не обязательно в этом участвовать. Я могу, например, об этом читать.

Передо мной села ворона.

Я отложила в сторону книгу, неожиданно вспомнив о вчерашней девушке, и немедленно решила, что она мне только приснилась. Видимо, так было проще смириться с разочарованием. Я ведь так и не узнаю о словах, нашептанных птице. Глупо было спрашивать ворону, что именно она узнала. Во-первых, это может быть не та ворона, что мне нужна, а совсем другая, скажем, прилетевшая из Царицыно. Во-вторых, секреты просто так не выдают. Она сказала это вороне. Значит, слова предназначались для вороньего слуха, и баста.

Я демонстративно взяла книгу и собралась читать дальше.

Множество людей проходят мимо нас каждый день, даже если мы не выходим из дома. Эта мысль наполнена космическим смыслом, если разделить ее на слова. Множество миров. Проносится мимо. Каждый день. Оставаясь неузнанными. Непонятыми. Неуслышанными.

У меня возникает ассоциация с официантом, проплывающим мимо меня с подносом самых разнообразных сладостей, которых я никогда не пробовала.

Я питаюсь людьми, поэтому держусь от них подальше.

Каждый человек всегда представлялся мне планетой. Я съедаю эту планету, снимая оболочки от атмосферы до самого ядра, пока ничего не остается, и лечу дальше. Думаю, мы все способны вот так вот есть друг друга, я не особенная. Было бы желание, каждый может примерить на себя такой тип питания, хотя я бы не рекомендовала этого делать.

Ну вот, ушла в аллегории…

Я к тому, что моя способность познания человеческой души ограниченна. Я рано или поздно доедаю до пустоты и вынуждена идти дальше. Человек со мной общается, а я его не вижу, его нет. Он, словно одинокая космическая тень среди звезд. Безумно красивая, легкая и бессмысленная.

Почему-то я не могу вспомнить, когда нечто выдрало во мне способность не_есть людей. Если бы я не ела людей, я бы с ними общалась, это логично. Может, когда-то было время, в которое я могла привязываться? Почему у меня это не получается? Я никого не люблю, мне никто не нужен, словно во мне отсутствует какая-то важная деталь, вроде штекера.

И теперь людей я могу только есть.

Вот, почему, увидев девушку-которая-говорит-с-птицами, я надолго загрузилась. Дело не в том, что говорить с птицами необычно. Я видела людей, которые думали, что они – камни (были не так далеки от истины), и ничего. Ничего интересного совершенно.

Просто в ту секунду я была уверена, что птице сказали нечто очень-очень важное.

Я запомнила облик этой девушки именно потому, как четко она вписывалась в мир. Эти ершистые, черные волосы, как взлохмаченные кусты шиповника у дороги. Ее плечи – провода вверху и парапеты. Цвета – черный, серый и зеленый – асфальт, пыль дорог, зелень травы. Наверняка, ее глаза меняют цвет. Я совершенно в этом уверена.

“Да, что б ты провалилась”, – подумала я беззлобно, вздохнула и пошла уже в магазин. На прощание я притопнула ногой на ворону. Нечего тут сидеть и глазеть, пока люди читают.

Когда я вернулась домой, мне позвонила Женя. Я посмотрела на экран телефона, вспоминая времена, когда птицы разносили письма, написанные чернилами с помощью перьев. Чтобы написать это письмо, аристократу требовалось провести несколько лет с палачом, именуемым “учитель правописания”. Дурной почерк считался делом вопиюще неприличным. Над плохим почерком потешались.

В те времена я была бы уже казнена за зеленые глаза и темно-рыжие волосы. А еще за то, что живу одна и ни с кем не общаюсь. Типичная ведьма.

Звонок меня растревожил. Не люблю телефоны.

– Я не очень тебе надоела?

Она никогда мне не надоест, но я могу повторять это сотни раз, Женя не поверит. Никогда не поверит – теперь я точно знаю. Это заставило меня смириться с такими вопросами, как с ритуалом. И сколько бы раз она ни спросила, я отвечу:

– Нет.

И она тактично ничего не скажет по этому поводу.