Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Сталин – это воплощенное подсознание участников застолья, их тайный идол. Хозяин застолья Гриша чувствует себя подлинным бенефициаром, хотя он всего лишь распорядитель («дворецкий») на сталинском бенефисе.

И тут же наступает время лирическое: после его объявления тбилисский гость читает переведенное на русский язык стихотворение Сталина «Утро», затем – то же стихотворение в оригинале на грузинском.

Подобострастие развивается и взвивается под потолок, когда одна из гостей, Эля, приносит свой аккордеон и все подхватывают «Марш артиллеристов» с его знаменитым припевом: «Артиллеристы, Сталин дал приказ! / Артиллеристы, зовет Отчизна нас!»

И вот – кульминация: тост актера «за Родину, за Сталина». Более того, обнаглевший и уже нетрезвый актер обращается к Мире и к Алеше: «А вам что, особое приглашение?» [Шраер-Петров 2016: 209].

Этот нагловатый высокомерный вопрос оказывается роковым для застолья. Мира, жена рассказчика, задает вопросы за всех сразу, и ее вопросы оказываются разоблачающими:

Хватит нам этого маскарада!., почему для мира на земле и прогресса человечества понадобилось фабриковать дело кремлевских врачей-убийц? Зачем было ломать суставы рук и ног моему дяде, знаменитому хирургу, прошедшему всю войну? Ради какой высокой идеи надо было готовить массовое выселение евреев, как это было сделано с немцами Поволжья, крымскими татарами и чеченцами? Зачем, если не для того, чтобы завершить геноцид, начатый Гитлером? [Шраер-Петров 2016: 213].

Мира закрывает лицо салфеткой и рыдает. Для двойника Сталина наступил момент расплаты – за браваду, за примерку на себя личины вождя, за выбор своего кумира, наконец. Оказывается, что ему ответить нечем, кроме затасканных пропагандистских формул из советских и антисемитских перестроечных газет.

Петровский говорил о том, что «стрела» повествования может вообще не попасть в цель, а ударить по цели «только плашмя» [Петровский 1927: 75]. Тогда нельзя будет говорить о полноценном воплощении жанра, лишь о подходах к нему. Как модель мира жанр требует соответствия определенным критериям. Если такого соответствия не находится, то перед читателем – иной мир, живущий по иным законам. Разбирая некоторые новеллы Боккаччо, Петровский говорит, что полноценными новеллами их назвать нельзя, они так и остались анекдотами, в лучшем случае – «новеллами-анекдотами». Этим «новеллам-анекдотам» не хватило pointe, которая «может вонзиться острием, и в этом искусство рассказчика. Острота заключительного эффекта новеллы есть ее pointe — (острие) технический термин новелльной композиции» [Петровский 1927: 75–76].

Жалкий тбилисский актер исчерпал свой риторический арсенал. Цитировать вождя – не значит быть вождем, но значит – отвечать за декларируемые цитаты. Приговор Сталину выносит Алеша: «Да вы, к сожалению, и сейчас живы! Явились с того света и продолжаете смердить!» [Шраер-Петров 2016:215]. Вслед за этими словами Алеша срывает со стены охотничье ружье. С опозданием гость отрывает свои наклеенные усы, пытается остановить Алешу, но поздно: раздается выстрел.

Продырявленная картечью картина за спиной Сталина несет символический смысл. Актер играет Сталина на фоне картины по сюжету «Руслана и Людмилы», только эта «волшебная сказка» – расстрелянное детство многих поколений. Актер грузинского театра с удовольствием, с наслаждением играл и заигрался в Сталина. И остается еще один вопрос: а не заигрался ли когда-то в Сталина сам Сталин?

Петровский подчеркивал, что оба структурных элемента Vorgeschichte и Nachgeschichte «потенциально» [сейчас бы сказали «имплицитно». – Б. Л.] присутствуют в тексте. «В одном только случае – совпадение сюжетного ядра со смертью героя – сюжетный эпилог (Nachgeschichte) может поглощаться серединной частью, самой “Geschichte” сюжета» [Петровский 1927: 73]. Так произошло и в этой новелле: выстрел в Сталина, кульминация «самой “Geschichte”», поглощает Nachgeschichte. Но что же происходит в новелле? Актер смертельно напуган или убит? Смертельно напуган или убит актер или Сталин? Это остается недосказанным. Петровский пишет: