Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Эффект неполной развязки — в том, что смысловой центр тяжести рассказа ретроспективно переносится с фактов на отношение к ним. Фактически (сюжетно) узел не развязан, но архитектонически (формально) все компоненты налицо, только место развязки заполнено особым (не фактическим) смысловым содержанием [Петровский 1927: 87].

Так убит ли актер? Убит ли Сталин?

Петровский делает важное замечание относительно цельности и завершенности новеллы: «Недоговоренность развязки не есть незаконченность рассказа, ибо законченность рассказа определяется его изложением и композицией, а не законченностью жизненного какого-то содержания, всегда фиктивного в художественном произведении» [Петровский 1927: 87]. В этом смысле «Обед с вождем» – новелла безусловно законченная.

Когда Сталин канул в бездну анекдотов и стал чем-то вроде Чапаева, он тем самым обрел подлинное бессмертие. И сегодня в России десятки тысяч людей по-прежнему почитают тирана и тоскуют по его своеволию и авторитарности. Его «обаяние» выросло из подлой радости ночного стука к соседям, а не к тебе. Прежде чем обрести кавычки, это умение манипулировать эмоциями людей было замечено городским фольклором.

После первого прочтения этой новеллы озадачивает ее название. Почему «Обед с вождем», а не «Обед со Сталиным»? (В английском переводе, давшем название книге рассказов Шраера-Петрова, этот вопрос разрешается в пользу большей исторической ясности: «Dinner with Stalin».) Ведь Гриша возвращается из аэропорта со Сталиным, а не с актером, чьего имени мы так никогда и не узнаем. Именно присутствие Сталина делает Гришу – крупного, «с бычьей шеей» мужчину – таким жалким, поникшим, семенящим. Роль заглавия – служить камертоном к повествованию, но не только. Заглавие – это еще и синекдоха самой новеллы. Согласие на обед с вождем заранее провоцирует всех присутствующих на обеде, требует их соучастия в этической легитимации вождя. Разделить с ним стол – значит в какой-то мере простить и понять сотрапезника.

«На что указывает заглавие новеллы?» – задается вопросом Петровский. И продолжает:

Оно естественно должно выделять существенный момент рассказа. Всякий рассказ, в конце концов, есть рассказ о том, что гласит заглавие. <…> Но заглавие стоит вне временной последовательности изложения. Оно не столько в начале, сколько над, поверх всей новеллы. Его значение – не значение начала новеллы, но соотносительно новелле в ее целом. Между новеллой и ее заглавием отношение синекдохическое: заглавие соподразумевает содержание новеллы [Петровский 1927: 92].

Вспомним, что осмысление Сталина в литературе началось после его смерти. В числе первых к его фигуре обратился Василий Гроссман. Сталин относился к Гроссману с недоверием, но не посадил, не наказал, хотя самолично вычеркивал каждый год из списков кандидатов в лауреаты Сталинской премии. А некоторых дописывал. Гроссмана вычеркивал. Но не посадил, не уничтожил, не обделил, а позволил писать, как и всем. Единственная поправка была внесена в роман – очень уж хотел Гроссман назвать роман «Сталинград». Но тут выступил Михаил Шолохов, который сказал: «Нашли, кому доверить писать о Сталинграде!» У Сталина была своя иерархия, слово Шолохова до него долетело. По рассказам Семена Липкина, Гроссману передали, что роман не может так называться.