Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Марфа Борисовна, это князь.
Ваше превосходительство, ваше сиятельство,
Марфа Борисовна, грязь, грязь, грязь,
Черна лестница – мышки за кошками.
Иволгой станет грязный матрац.
Марфа-посадница, Марфа-развратница,
Генерал Иволгин, мразь, мразь, мразь.

А в последнем витке этого блюзового перечня-заговора уже и вовсе трудно отличить Льва Николаевича Мышкина от Льва Николаевича Толстого:

Лев Николаевич достопочтеннейший,
Лев Николаевич достоевгеннейший.
Фёдор Михайлович, плац, плац, плац.
Лев Николаевич, плач, плач, плач.
Генерал Иволгин и князь Мышкин
Поднимаются по черной лестнице к.
Марфа Борисовна, Анна Аркадьевна,
Анна Андреевна, Настасья Филипповна,
Анна Аркадьевна, Марфа Борисовна,
Анна Андреевна, Анна Андреевна,
Лев Николаевич, Лев Николаевич,
Анна Андреевна, Лев Николаевич…

[Шраер-Петров 1997: 43–44].

Трехдольники, подчеркнутые цезурой, усиливают эту нарастающую каденцию боли, троекратному «плац» (аллюзия на казнь Ф. М. Достоевского в апреле 1849 года) соответствует троекратный «плач» не только по главному герою «Идиота» Льву Николаевичу Мышкину, который оказался бессилен оказать сопротивление корыстным или низменным интересам общества и был унесен (сметен) водоворотом зла. Однако, быть может, в этом есть намек и на более позднюю трагедию – исход из дома и смерть Толстого. Еще головокружительнее объединяет блюзовый повтор-заговор Марфу-посадницу с Марфой Борисовной Терентьевой, матерью Ипполита и сожительницей генерала Иволгина, Настасью Филипповну Барашкову – с Анной Аркадьевной Карениной, женщин с подобной по трагичности судьбой, а ритм и созвучие имен выводит стих к Анне Андреевне Ахматовой, ее сыну Льву Николаевичу Гумилеву – и обратно к Льву Николаевичу Толстому, замыкая стих звукосмыслом.

В «Блюзе Желтой реки в Нью-Орлеане», построенном на том же метрическом принципе повтора-перестановки и соединения трехдольников (двух- и трехстопного амфибрахия с цезурой после второй стопы, как учил Пушкин), автор тем не менее «обманывает» как музыкальные, так и географические ассоциации. Это не знаменитый блюз «Глубокая река» («Deep River») и уж тем более не рок-песня, исполнением которой в 1970 году прославилась английская группа «Кристи» («Yellow River», пели ее и «Битлз»). Голубой фазан превращается едва ли не в аиста, по преданию приносящего детей, а в блюзе – несущего в клюве Моисея, река же оказывается не в Глубоком Юге США, а в Египте:

По жёлтой реке           в корзинке плывёт Моисей
Фараонова дочка         корзинку в руки берет
…
Голубые глаза           глядят из жёлтой реки
По жёлтой реке          плывёт голубой фазан,
По жёлтой реке          в корзинке плывёт Моисей.

Далее история спасения Моисея, который станет спасителем своего народа, еще более трансформируется, причем музыкальносмысловые повторы-замещения сдвигают смысл и превращают известный библейский сюжет в авангардный, в котором реальность деформирована, а изрядная доля сюрреализма сочетается с остраненной таким образом болью, состраданием:

Фараонова дочка         голубого фазана берёт
Из жёлтой реки          голубого к лону несёт,
Голубого фазана         к царскому трону несёт.
По жёлтой реке          пустая корзинка плывёт.
Голубой фазан           к лону пустому плывёт,
Голубой фазан           клюв еврейский несёт,
Голубой фазан           к лону царевны несёт,
Фараоновой дочке        глаза и сердце клюёт.

Однако этим грозным предзнаменованием стихотворение не заканчивается, а река его делает еще один неожиданный поворот: