Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Наша компания собралась полуслучайно:

двое из России, трое из Персии, трое с Украины.
а до этого мы зашли в «супермаркет»
и купили бутылку «кьянти»,
огромную, как пизанская башня.
в определенном смысле наша полуслучайная компания
была не так уж категорически случайна,
не более, чем случайны сироты в детском доме,
или женщины в родильном отделении больницы,
или солдаты в одной роте.
всех объединяет какое-то похожее несчастье,
похожая повинность,
похожая мечта,
похожий страх.
мы все были беженцами-евреями.
это нас объединяло.
мы все бежали в Америку,
спасаясь от русских, персов, украинцев.
мы все бежали в Америку, как будто бы там обитал мессия.
это нас объединяло, но не роднило,
потому что у каждого были свои претензии к мессии.
мы пили вино из бумажных стаканчиков:
евреи всегда евреи,
сохраняют благообразие,
хотя нам – русским евреям – приходилось в прежней жизни
пить прямо из бутылки.
то же самое с украинскими евреями, которые за границей
немедленно начинают сходить за русских евреев.
иранцы держались степенно,
каждый раз после очередного стаканчика
вытирая носовыми платками рты и пальцы.
черный приморский песок терял свою черноту
по мере того, как красное солнце тонуло за линией горизонта.
«а что, если мы приедем в Америку и достигнем счастья? —
спросил один из иранцев.
– тогда нам больше не понадобится мессия,
мечта о мессии?»
«реальное счастье лучше прекрасной мечты!»
сказал кто-то из русских.
«у счастья нет будущего, ибо оно проходит» – сказал еще кто-то.
было так темно, что бутылка пошла по кругу.
«зачем же мы уехали?» – спросил один из нас.
«чтобы узнать», – ответил кто-то

[Шраер-Петров 2009: 56–57].

Это лирическое стихотворение, будучи глубоко автобиографичным, воссоздает текстуру повседневной жизни «беженцев» в Италии, но при этом не предлагает ее мифологического переосмысления, как в случае «Виллы Боргезе». Упоминание места назначения изгнанников, Америки, здесь является решающим. Если стихотворение «Вилла Боргезе» было, так сказать, обращено к советскому прошлому и в этом обращении осциллировало между сожалением и упреком, то «Закат на берегу Тирренского моря» проецирует свою экзистенциальную траекторию на будущее. Это иммигрантское будущее полно загадок и сомнений, но оно устремлено к поиску иммигрантского счастья. Таким образом, отъезд из Италии в Америку и окончательное расставание с Россией связаны с еврейским желанием постичь все («чтобы узнать»), с еврейским стремлением к знанию, которое одно только способно раскрыть тайну счастья.

Возможно, счастье достижимо только посредством сочинения стихов, и поэт подтверждает искупительную силу творчества в коротком, насыщенном образами и литературными реминисценциями стихотворении «Подвиг», посвященном памяти Владимира Набокова (В. Н. в первой публикации). Хотя начало стихотворения «Вернутся в Помпеи, на Капри…» также перекликается с неаполитанской песней «Вернись в Сорренто», в данном случае Шраер-Петров обращается к Помпеям и Капри как местам, где особенно остро ощущаются и окаменелость вечности, и приливы-отливы человеческого бытия[83]. Кроме того, здесь Шраер-Петров вступает в диалог со своим собственным стихотворением «Вилла Боргезе» – особенно в переосмыслении возвращения поэта в Италию и Россию. Творчество, поэзия по самой своей природе являют собой настоящий героический поступок, подвиг: