Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева

— Отойди! — недовольно буркнул Волков, подходя к автомату. Продрогший и скукоженный, в мокрой от растаявшего на плечах снега куртке, с посиневшим лицом и застывшей каплей на кончике острого носа судмедэксперт выглядел жалким выпавшим из гнезда птенцом. Впервые Котов почувствовал к своему оппоненту что-то вроде сочувствия и протянул горячий стаканчик.

— На, согрейся, ты нам ещё пригодишься.

— Ага… — недоверчиво покосился на стаканчик Волков. — Что это ты добрый такой?

— Я, Волков, не добрый. Я милосердный. Милосердие — главный принцип христианства. Ты согреешься, а мне там зачтётся. — Котов поднял глаза к потолку.

— Я так и думал, что у тебя корыстные цели. — Ухмыльнулся Волков, но стаканчик взял. — Хочешь на моём горбу в Рай попасть? — Отпил кофе и содрогнулся от удовольствия. Капля сорвалась с носа и булькнула в стакан. — А не выйдет, Котов, не выйдет. Нет там ничего, ни Рая, ни Ада, уж я-то знаю.

— Ну для тебя точно нет. Для вас, атеистов, другое место предусмотрено.

— Эт какое?

— Будешь ты, Волков, болтаться между мирами, как дерьмо в проруби. Вечно. Это в лучшем случае.

— А в худшем? — Оттаивал судмедэксперт.

— А в худшем… Распадёшься на атомы.

— Ой, напугал… — скривился Волков.

— Ну хватит проповеди читать. Вы за работу думаете браться? — Состроил грозную физиономию Орешкин. — У вас что, дел мало? Совсем без Рязанцевой распустились.

— А где Рязанцева? — Волков приподнял кривоватую бровь до уровня удивления.

— Где… где… В отпуск умотала, в горы, — Орешкин двинулся к лестнице. — Учись, как надо зиму переживать.

Глава четвёртая

Зима пришла в Пятигорск лишь в конце декабря снежным барсом на сильных пушистых лапах. Пришла и вальяжно развалилась в предгорьях. Пришла и осталась. Сугробами на газонах, холмиками на крышах, шапками на деревьях.

— Рассказывай!

Лена окинула взглядом акварельную лазурь неба. Здесь, на высоте чёрт знает скольких метров над похожим на спичечный коробок зданием санатория, все её переживания казались мелким глупым вздором. Что за счастье — быть птицей. Птицы не знают, не должны знать боли расставания. Потому они так легко перелетают с одного места на другое, с юга на север, с севера на юг. Как же хорошо! Как хорошо, что она согласилась приехать сюда. Высота — это то, что её вылечит. Горы — это то, что её спасёт.

— Чего молчишь? Я же снимаю.

Лена опустила взгляд. Стеклянная, подвешенная на трос кабина медленно ползла вниз.

— Вот это фуникулер, на котором мы приехали. — Лена протянула руку в направлении кабины. Толстые металлические канаты дрожали на ветру, отчего кабину шатало в разные стороны. Внутри закорячился холодный колючий страх. Она быстро отвела взгляд. — Вот это гора Эльбрус… — заснеженная макушка едва проглядывала в сонном мареве застывшей облачности. — Который из самолёта видно здорово. А вот там… — Лена указала рукой на спичечный коробок. — Там санаторий, в котором мы отдыхаем.

Вадим повернул камеру телефона, чтобы охватить подножие горы, и медленно перевёл на Лену. В белой шапочке и такой же белой меховой курточке, с торчащими в разные стороны рыжими прядями, она была похожа на снегурочку. Хороша! Даже с синими от переживаний кругами под глазами и впалыми из-за похудения щеками.

Лена прошла по бетонной дорожке и свернула за выступ. Вадим поспешил следом.

— А это что за гора? — Лена заправила выбившиеся пряди в шапочку и обернулась.

— Фиг её знает, — пожал плечами Вадим.

— Вот это гора — Фигеёзнает. Сейчас до неё дойдём. — Лена двинулась за толпой туристов. — Может, «Круглая»?

— Может. Ты ведь на карте смотрела.

— У меня топографический кретинизм. Тут столько гор. — Лена вздохнула. — Они должны быть известны. А эта… Мне даже кажется, что она выше Эльбруса.

— Потому что ближе.

— Да, наверное. — Лена подошла к ограждению, поднялась на нижнюю перекладину, прислонилась животом к металлической решётке и раскинула руки. Картина бескрайнего пространства умиротворяла и успокаивала.

— Хочешь от меня улететь? — Вадим отключил камеру, сунул телефон в карман и прижался к её спине, обхватив руками.

— Нет. — Захлестнувшее на мгновение чувство свободы тут же исчезло. Она почувствовала себя прикованной к ограде и опустила руки.

— Поехали обратно, скоро обед, гречка с курицей и борщ.

— Ты позвал меня в горы, а сам думаешь о гречке и борще?

— И о курице. А что? Я проголодался. Я на морозе всегда есть хочу. А что после гор может быть лучше горячего борща?

— Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал. — Лена покачала головой. — Не думала я, что ты такой приземлённый человек.

— Чего сразу приземлённый-то? Вот на Домбае увидишь, как я приземляюсь. Готова со мной в параллельный вираж?

— Нет, конечно! У меня и на обычных лыжах ноги разъезжаются, а на горных и подавно.

— Ты же хотела научиться.

— Хотеть-то хотела… — Лена покосилась на снежную вершину Эльбруса и почувствовала озноб. — Да, кажется, передумала.

— Ну нет, подруга, на попятный идти поздно.