Гоголь. Он сделал тебе больно?
Лиса. Ты делаешь мне больно, расспрашивая о нем сейчас. Не надо.
Гоголь. Ты его любишь?
Лиса. Не надо.
Гоголь. Я не понимаю, как можно любить людоедов! Тебя это возбуждает, да? Мне убить кого-нибудь?
Лиса. Успокойся!
Гоголь. Да ну!
Лиса. Вот мои руки. В них — наш луг, с радугой. Милый, это мы.
Гоголь. Извини, извини. Слушай, но я правда не понимаю… Ты не знаешь, кто он? Тебе рассказать про то, как я встречался с вдовой Сераковского? Такая милая, худенькая женщина, поседевшая за месяц, с выплаканными глазами. Рассказать?
Лиса. Я не знаю, кто такой Сераковский.
Гоголь. Это — его исчезнувший враг. Он был и исчез. Интересно, да? В языке, кажется, нет частей речи, обозначающих эту безвозвратность. Язык понимает, как себя вести, когда человека убивают, язык в таких случаях предлагает целый ворох существительных: труп, вдова, траур. А как быть, если человек просто исчез? И язык разводит руками. Язык не готов, у него, у языка, ведь из алфавита буквы не выпадают. И я звонил, чтобы узнать ее телефон, — я чувствовал, что должен встретиться, чтобы поддержать, и — не знал, как ее назвать: «вдова Сераковского?» Так он же не убит, он — исчез! Полная языковая растерянность. И вот представь себе: он должен был вернуться одним промозглым утром, но не вернулся. И днем не вернулся. И вечером. Я когда с ней встретился, уже полгода прошло, уже всем все ясно было, а она его ждала и спрашивала у меня постоянно посреди разговора: «А правда, он может еще быть жив?» И я понимал, что надо отвечать, что правда, что может, что обязательно вернется.
Лиса. Я не хочу про это слушать.
Гоголь. То есть ты не знала, да? Не это тебя в нем привлекало?
Лиса. Милый, я прошу тебя, не надо!
Гоголь. Извини, я не могу сейчас не думать о нем, о вас. Скажи, вот эта животная сила, эта угроза в нем, эти сжатые зубы, этот кулак, которым трясет в телекамеру, — это тебе нравилось? Этот малиновый берет, эта военная выправка?
Лиса. Послушай меня внимательно. Это важно, и это все, что я тебе о нем скажу. Он никогда не поворачивается своей звериной стороной ко мне. Он умел… Очаровать, мягко. Он — прекрасный пианист. Французский, цветы, разговоры о кино. Я не видела его в краповом берете, в камуфляже, это все — не его. Изящные галстуки, запонки, которые он снимал перед тем, как начать играть, снимал и клал на крышку рояля, искристая мягкость. Он спокойный и тихий. Голос — совсем не такой, как по телевизору. Ай, хватит! Вот что: я в нем любила не его. Когда машет руками с трибун, когда страшно — бр-р! Я думаю, что искала в нем тебя. Все то, что существует в нем намеками, перемешано с черт-те знает чем, в тебе — в нужных количествах. Почему ты не появился раньше, ты-настоящий?
Гоголь. Из всего, что ты сказала, главная фраза про «поворачивается». Это настоящее время, настоящее время. Он у тебя в настоящем.
Лиса. Прекрати. Ты у меня в настоящем.
Гоголь. Насколько этого настоящего хватит? На полчаса? И кто будет потом в настоящем, а кто — в прошлом? И что ты будешь говорить ему обо мне? Нет, я знаю — ничего! Потому что меня — нет! Нет рядом с тобой. Я — мираж. Я для тебя — исчезнувший!
Лиса. Прекрати.
Гоголь. И еще. Когда ты сравниваешь меня с ним, помни, пожалуйста, одну вещь. Я никого никогда не убивал. Никого. Запомни. А потому это сравнение…
Лиса. Ты очень плохо меня понял.
Гоголь. Я очень внимательно слушал.
Лиса. Ты слушал ушами!
Гоголь. Я слушал всем, чем только можно слушать.
Лиса. Ты сам начал эту тему.
Гоголь. Да, да. Я знаю.
Лиса. Не нужно было, не нужно. Я не расспрашиваю о том, кто был у тебя до меня, не ковыряюсь в твоем прошлом…
Гоголь. О чем ты?
Лиса. Ты не любил до меня?
Гоголь. Нет. Никогда! Я клянусь тебе в том, что все, что было до этого, — белый фон, какое-то мерцание улыбок, глаз, сцена загрузки компьютера. Я помню липкость слюны, мучную податливость плоти, снопы волос. Я помню глаза и носы, становившиеся такими глупыми, коровьими, когда я приближался к ним, чтобы поцеловать. Покорная послушность, целлофановые мешки, а не люди. Как чужая губная помада на щеке. Пока она там есть, тебя кто-то целовал. Но стоит стереть — и ничего не было. Я мог так прожить всю жизнь, мог наделать еще мешков, а потом тщетно наполнять их жизнью, чтобы их поцелуи стирал тыльной стороной ладони какой-нибудь другой я. Ничего не было: ни любви, ни занятий ею, ни даже самой жизни. Было только сердце, но — в вакууме.
Лиса. Глупый, вакуума не было: я всегда была рядом. Я видела тебя в других людях и любила их за тебя.
Прихожая (микрофон 2)
Гоголь. Это был не я.
Лиса. Ты.
Гоголь. Все. Хватит. До встречи. И прихвати с собой мусор.
Министерство госбезопасностиПротокол осмотра объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7»
