Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме

Сегодня часто можно слышать вопросы о том, насколько актуален Гогенгейм в настоящее время, какие из его рецептов могут быть востребованы и как далеко продвинулось благодаря ему естественнонаучное знание. Бернский физик Эдуард Кезер в своей диссертации «Прогресс и вытеснение – познавательно-антропологическая попытка исследования науки Нового времени» (Берн, 1984), не давая ответов на эти вопросы, рисует духовную ситуацию, в которую ставит себя современный исследователь. Автор, не пересекаясь с магистральной линией парацельсизма, помещает в центр своего исследования не фигуру Гогенгейма, а главную проблему нашего времени – вопрос о том, в какой мере современный исследователь осознает гносеологическое содержание новых методик и насколько он соответствует требованию о гуманизации науки. В этой связи штудии по истории научного знания приобретают новую актуальность, причем последовательное историческое описание развития науки в данном случае не играет принципиальной роли. Рассматривая творчество Парацельса, ученый более не задается вопросом о том, какие из современных научных мнений берут свое начало из идейного богатства швейцарского медика. Главный интерес Кезера вызывает проблема «темпов научного гносеологического прогресса» и пропорциональности развития науки научным промахам и неудачам. Не связанный ностальгическими переживаниями и избегающий мелочной критики естественных наук, Кезер исходит из постмодернистского убеждения в том, что за каждый следующий шаг вперед, совершаемый наукой, мы платим подчас дорогую цену и теряем то, что знали еще наши недавние предки. «Фундаментальная односторонность науки Нового времени», которой отличаются научные достижения Фрэнсиса Бэкона, Рене Декарта, Канта и многих позитивистов, обернулась невероятным научным дефицитом. «Вещи и предметы, на которые наука бросает свой взгляд, имеют оборотные стороны, недоступные даже самому проницательному глазу. При этом тень, которая их скрывает, также имеет научное происхождение». Естественная магия, о которой так много писал Гогенгейм, несет в себе компенсирующую функцию. С ее помощью естествоиспытатель может лучше понять смысл своих действий, узнать, что находится в границах его кругозора, а что выпадает из него. В данном случае речь не идет о некоей эзотерической нише: «Понимание магии и магической традиции вовсе не заставляет ученого становиться магом (релятивизм). Оно не означает также и развития у исследователя представлений о маге как психически неуравновешенном и больном человеке (абсолютизация, научный догматизм). Такое понимание равносильно попытке понять, какие из вытесненных, табуированных магических практик связаны с нашей научной культурой и с нами лично, осознать, какую цену мы заплатили в ходе научной рецепции традиций магии, алхимии и каббалы, и, наконец, выяснить, в каких каналах продолжали существовать и действовать эти традиции в новое время» [497] . Кезер обеспокоен «полным вытеснением наукой всего иррационального». По его мнению, такое вытеснение может обернуться появлением еще более могущественного иррационализма в самой науке. Иррационально мыслящим исследователем, по Кезеру, может считаться тот, кто намеренно ограждает себя от всего, что претендует на статус иррационального, и, вооружившись чисто научными средствами, стремится изгнать иррациональное из своей жизни. «Иррациональное похоже на хитрого ребенка. Когда его не пускают через парадное, оно ищет черный ход в этот мир и в конечном счете находит его» [498] .