Паразиты

По мере того как стрелка часов двигалась по циферблату и фойе заполнялось возбужденными, оживленно переговаривающимися зрителями, Найэл все явственнее чувствовал приближение приступа клаустрофобии. Вокруг него шумела и бурлила толпа, и ему хотелось слиться со стеной, у которой он стоял. Слава Богу, никто не знает, кто он такой, и ему ни с кем не надо разговаривать, но чувство подавленности от этого не уменьшалось. В нем закипала жгучая неприязнь ко всем этим мужчинам и женщинам, которые, проходя мимо него, направлялись в партер. Они напоминали ему зрителей в цирке Древнего Рима. Все они хорошо пообедали и теперь пришли посмотреть, как львы растерзают Марию. Их глаза - сама алчность, руки - смертоносные когти. Все они жаждут одного - крови и только крови.

В фойе становилось все жарче, воротничок Найэла впивался в шею, но руки и ноги были холодны, как лед, все его существо пронизывал холод.

Какой ужас, если он потеряет сознание, какой кошмар, если у него подкосятся ноги и он услышит, как девушка, продающая программки, скажет: "Прошу вас, помогите. Молодому джентльмену плохо".

Без десяти восемь... Мария сказала, что занавес поднимается в четверть девятого, а ее выход в восемь тридцать пять. Он вынул носовой платок и отер лоб. Боже милостивый! Вон та пара во все глаза смотрит на него. Он их знает? Это друзья Папы? Или онипросто думают, что бедный мальчик, который прислонился к стене, вот-вот умрет?

У входа в фойе стоял фотограф со вспышкой. Всякий раз, когда он нажимал на спуск разговоры становились громче, слышался сдержанный смех. Вдруг Найэл увидел, что сквозь толпу к нему протискиваются Папа и Селия в белой меховой шубке. Кто-то сказал:"Это Делейни", и, как всегда в таких случаях, все стали оборачиваться, чтобы посмотреть на Папу, а Папа улыбался, кивал и махал рукой. Он никогда не выглядел смущенным. Никогда не возражал и, возвышаясь надо всеми, всегда имел величественный вид.Селия схватила Найэла за руку. В ее больших, пристально смотревших на него глазах светилась тревога.

- С тобой все в порядке? - спросила она. - У тебя такой вид, будто тебя тошнит.

Подошел Папа и положил руку ему на плечо.

- Встряхнись, - сказал он. - Пойдемте в зал. Что за зброд... Привет, как поживаешь?

Папа то и дело оборачивался на приветствия то одного, то другого знакомого, а тем временем фотоаппарат все щелкал и щелкал на фоне нестройного гула голосов и шарканья ног.

- Иди с Папой без меня, - сказал Найэл Селии. - Бесполезно. Я не могу на это смотреть.

Селия в нерешительности взглянула на него.

- Ты должен пойти, - сказала она. - Подумай о Марии. Ты должен пойти.

- Нет, - сказал Найэл. - Я выйду на улицу.

Он пробрался через толпу, вышел на улицу и пошел по Хеймаркету в сторону Пиккадилли. На нем были туфли на тонкой подошве, вскоре они промокли, но он не обращал на это внимания. Весь вечер он будет ходить и ходить... ходить взад-вперед по улицам... ивсе оттого, что ему нестерпимо, невыносимо больно смотреть на агонию Марии на арене этого... этого цирка.

- У меня нет силы воли, - сказал он себе. - Это всегда будет моей бедой. У меня совсем нет воли.

Он немного постоял на Пиккадилли, глядя на сверкающие огни, на полог темного неба над головой, на снег - мягкие белые хлопья вновь кружились в воздухе и падали на мокрый тротуар. Я это помню, подумал он. Это уже было однажды... Ребенком он стоял на Place de la Concorde*, держа за руку Труду... и снег падал... и такси, громко гудя, сворачивали направо, налево одни направлялись прямо к мосту через Сену, другие к Rue Royale**. Ледяная вода изливалась из ртов бронзовых женских фигур фонтана.

* Площадь Согласия (фр.).

** Королевская улица (фр.).

- Вернись, - крикнула Труда Марии. - Вернись.

А Мария чуть было стремглав не бросилась через Place de la Concorde. Она оглянулась и громко рассмеялась. Она была без шапки, и снег засыпал ее волосы...

Но сейчас на Пиккадилли, и по стенам Лондонского Павильона бежит нескончаемая вереница догоняющих друг друга огней. На голове Эроса небольшая снежная шапка. Также идет снег. И вдруг она зазвучала в голове, в ушах, во всем существе Найэла. Мелодия. Она не была связана ни с Парижем, ни с Лондоном. Не имела отношения ни к огням, ни к Place de la Concorde, ни к Пиккадилли. Просто возникла никем и ничем не рожденная - эхо, отзвук подсознательного.

Если бы под рукой был рояль, я мог бы записать ее, подумал Найэл, но его нет. Все закрыто. Не могу же я ворваться в гостиницу "Пиккадилли" или куда-нибудь еще и попросить, нельзя ли мне воспользоваться их роялем.