Пардес

– Пожалуй, я бы сказал, что мы чувствуем определенные эмоциональные импульсы, когда принимаем решения, и что этим импульсам следует доверять, поскольку они так же важны, как логика, рассудок и прочее. По сути, мы могли бы доверять интуиции.

– То есть, по вашему мнению, – произнес рабби Блум, – дела обстоят так, как сформулировал Юм? Нравственно то, что дает нам “приятное ощущение одобрения”, а все, что наоборот, безнравственно?

– Во многом – да. (Мне крайне польстила похвала покойного Юма.) Если уж на то пошло, сдается мне, нам следует ощущать, что правильно, что нет.

Эван кивнул со смутной улыбкой, взглянул на рабби Блума и что-то записал в тетради. Рабби Блум на него не смотрел.

– Вам не кажется, что это ненадежно? – спросил Ноах. – Ведь то, что мне кажется правильным, вам может показаться неправильным.

Оливер преувеличенно вежливо помахал рабби Блуму:

– Можно я скажу?

– Пожалуйста, мистер Беллоу. Просветите нас.

– Может, меня не все считают… как бы это сказать… очень уж нравственным человеком, – начал Оливер, – но ведь существуют объективные вещи. Назовите меня старомодным, но хладнокровное убийство есть хладнокровное убийство, так? И это неправильно, как ни крути. Мне безразлично, где вы, сколько книг прочитали, это грех – и все тут.

Мне отчего-то вспомнилось, как Мордехай утверждал, что нельзя не спасти утопающего.

Рабби Блум обвел взглядом сидящих за столом, дожидаясь, что кто-нибудь клюнет. И я, помявшись, произнес негромко:

– Нет.

– Что – нет? – уточнил Амир.

– Я не согласен.

Оливер изумленно присвистнул.

– Уж не знаю, Иден, какой Торе учат в Бруклине, но, по-твоему, убийство – не грех?

– Разумеется, грех, – ответил я. – Я знаю, что это грех, я чувствую, что это грех. Но вряд ли ты сумеешь это доказать. В смысле, объективно.

Краем глаза я заметил, что сидящий слева от меня Эван одобрительно кивнул. Я не знал, гордиться мне или стыдиться.

– Даже я признаю́, что он прав, – сказал Эван, – потому что объективной универсальной истины не существует, это полная чушь.

Рабби Блум облокотился на стол:

– Мистер Старк.

– Извините, но подумайте сами, – продолжал Эван. – Возьмите ценности Торы. Религиозный закон. Если Бог – средоточие нравственности, если Бог и есть нравственность, значит, и все суждения Его нравственны, не так ли?

– Нет, не так, – возразил Амир, – по крайней мере, с точки зрения Галахи. Ты применяешь современные стандарты к древней и куда более сложной системе.

– Именно, – согласился Ноах, – тем более что Бог, может быть, и создает нравственность.

– Постойте. – Сам не знаю, с чего меня вдруг потянуло защищать Эвана; даже странно. – Создает Бог нравственность или нет, для нашего диспута особого значения не имеет.

Амир нахмурился:

– Что? Имеет, конечно. Если Бог создает нравственность, значит, Он тождествен нравственности.

Ноах забарабанил пальцами по столу:

– Ага, типа, Бог создал нравственность, положил ее на место и отдыхает. А нам указывает, что нравственно, а что не имеет к нравственности ни малейшего отношения…

– Опять же, это неважно, – перебил Эван. – Ты не понял, что имел в виду Иден. Детали неважны. Все, что содержится в Торе, как минимум не безнравственно. Но этот порог, разумеется, слишком низок. До неприличия низок. Все, что содержится в Торе, должно быть нравственно.

– Мистер Старк, – настороженно произнес рабби Блум, – давайте будем аккуратнее в формулировках.

– Да ладно, – ответил Эван, – о чем тут спорить? Или вы хотите сказать, что с точки зрения норм нравственности Тора выше всяких похвал? Рабовладение, телесные наказания, Амалек…

– Мы не можем претендовать на то, чтобы понимать абсолютно всё, – заметил рабби Блум. – Есть вещи, превосходящие человеческое разумение, вещи, которые вызывают сомнение…

– Ага, чудесная мысль. Но тогда получается, рабби, что смертельно близорука не одна лишь безрассудная вера. Поскольку если определенные указания безнравственны по сути своей, то в этом случае и Бог тоже безнравственен, и тут возникает проблема, верно? Впрочем, возможно, эти указания и не рассматривались как постоянные; предполагалось, что они будут меняться, но тогда нравственность старится некрасиво. И так плохо, и этак нехорошо: мы получаем набор искусственных, пугающе бессмысленных запретов.

– Нет, – отрезал Амир и потер лоб с такой силой, будто стремился распутать сложные мысленные узлы, – потому что ты опять применяешь несоответствующие стандарты. Что, если люди на Синае просто не были готовы? Не мог же Бог ни с того ни с сего дать чокнутые законы тем, кто в нравственном смысле еще дикари, законы, которые мы не сумели бы понять и которые по культурным и историческим стандартам не имели смысла. Бог гениально придумал, как передать людям понятия морали. Постепенно, неуклонно, чем дальше, тем нравственнее.

Эван покачал головой: