Парень с большим именем

Косяк Олько подошел к Белё в полдень. Там было столько коней, что не сочтешь. А из степи шли и шли новые табуны и косяки. Роса высохла, трава стала черствой, в степи разыгрались оводы, слепни, и кони спешили на озеро, под прохладный ветерок. Пять-шесть тысяч коней собирается на Белё в жаркий летний полдень.

Молодняк идет табунами голов по двести. Он разделен по возрасту и полу: годовички, двухлетки, трехлетки, кобылки, жеребчики. Матки с молочными жеребятами идут косяками голов по двадцать пять.

Олько ехал впереди косяка и выкрикивал:

— Идем, идем! Где наше место? Укажите нам место!

На Белё каждый табун и косяк имеют свой берег и свою воду. И порядок этот соблюдается со всей строгостью, нарушение его приводит к путанице, к суматохе, к дракам меж конями.

Навстречу Олько выехал начальник всех табунов, старый, белоснежно-седой хакас Урсанах Кучендаев, спросил, сколько в косяке кобылиц, жеребят, все ли здоровы, затем показал отведенное для них место. Кони зашли в воду и простояли там до спада жары, а потом двинулись в степь на кормежку. Так и установилось на все лето: вечер, ночь и утро кони гуляют в степи, а днем самые жаркие часы проводят на озере.

Жизнь на Белё была веселая, каждый день полон новостей. Олько тут встретил много своих ровесников, друзей. Едва он появился, его обступила орава молодых табунщиков.

— Как! Ты все еще ездишь на Вороном?

— Его давным-давно надо на конюшню, вывозить навоз.

— Зачем на конюшню? Прямо волкам в зубы.

— И волки откажутся от такого одра.

Оказалось, что все товарищи Олько уже ездят на новых конях.

Решил и Олько пересесть на другого, а Вороному дать отставку. После разноса, какой устроили Вороному молодые критиканы, этот опытный, даже редкостный укрючный конь[23], которого обучал сам Кучендаев, стал казаться Олько совсем одром.

Олько пошел к Кучендаеву и сказал, что хочет иметь другого коня.

— А Вороной? Не годится?

Старик встал из-за стола, где пил свой любимый кирпичный чай, вышел на крыльцо и приказал Олько проскакать на Вороном. После скачки он многозначительно покачал головой и сказал:

— Да… такому молодцу, как ты, Вороной не годится… Нечего делать — выбирай другого. Вороной пойдет в табун.

Выбрать укрючного коня не просто. Он должен быть сильней, быстрей, умней любого из тех, при которых придется ему служить. Скажем, какой-нибудь бунтовщик вздумает удрать из табуна — укрючный должен догнать его. Догнать, когда бунтовщик совсем свободен, а на укрючном недоуздок, седло, всадник. Бывает и хуже того — удирать начнет весь табун. Бывает и еще хуже — затеют драку косячные жеребцы. Далеко не всякий конь может быть укрючным.

Олько облюбовал крупного рыжего трехлетка в белых чулках. Сколько ни гонялся он за ним, а догнать не мог. Пришлось арканить Рыжку с хитростью. За ним погнались сразу два табунщика, один отрезал ему путь к озеру, другой — в степь. Рыжка поневоле кинулся к баракам, где жили табунщики, но там на него заухали, конь растерялся, тут его и заарканили.

Вороной стоял, широко раздвинув ноги, и внимательно наблюдал за Рыжкой. А тот дергал аркан, взвивался на дыбы, падал на колени, вскакивал опять на дыбы, бил по аркану передними ногами. Аркан натягивался, как струна, почти до звона, седло, к которому он был привязан, трещало, подпруга глубоко впивалась в бока Вороного, а Вороной был точно припаян к земле. Но стоило Рыжке ослабить аркан хоть чуть-чуть, как Вороной делал шаг вперед. Он подводил Рыжку к столбу, у которого на дикарей надевали седло.

Вороного самого обучали у этого толстого, несокрушимого столба, а потом он начал обучать других и знал дело в совершенстве. Он подтянул Рыжку к столбу, затем обошел кругом, чтобы аркан обнял столб. Тут настало время действовать Олько. Он выскочил из седла и начал подгонять Рыжку кнутом, а Вороной тянул арканом. Как ни бесился Рыжка, но его подтянули к столбу вплотную: уже не поднимешься на дыбы, не мотнешь головой.

Олько начал надевать на Рыжку седло и недоуздок. Он работал быстро, но осторожно, не подходя к коню ближе, чем на вытянутую руку: бывало, что полузадушенный конь вдруг изловчался и хватал неосторожного укротителя зубами, бил копытом.

Узда надета, седло положено — можно садиться и ехать. И Олько занес было ногу, но Кучендаев остановил его, сунул под подпругу палец и сказал:

— Плохо! Конь убьет тебя.

Олько понатужился и затянул подпругу еще на две дырки. Он в седле. Весь напружинился, весь собрался в комок. Что сделает конь, когда с него снимут аркан, угадать невозможно, надо быть готовым ко всему. А кони знают много способов сбросить седока.

— Пускай! — Кучендаев резко взмахнул рукой. — Расступись, дай дорогу!

Рыжку отвязали от столба. Он глубоко, жадно вздохнул, потом, будто его саданула пуля, дико по-поросячьи завизжал и пошел… Он подбрасывал то зад, то перед, немыслимо изгибался и подпрыгивал весь, свирепая морда цокала зубами совсем близко от ноги Олько.

— Поводья! — крикнул Кучендаев.

Ошарашенный градом толчков, Олько почти позабыл о поводьях.