Паренек из Уайтчепела

– Я... Джек... я не хочу, чтобы ты разочаровывался в мечте, – еще не успев отдышаться, дрожа всем телом, прошептала Аманда. – Если мы перестанем мечтать, что нам останется? – И схватив его за отвороты жилета: – Мечтай, Джек. Не переставай это делать! Обещаешь, что не перестанешь?

– Обещаю, – он улыбнулся. – Но, знаешь, не все мечты исполняются.

Аманда пристально, без улыбки на него посмотрела и твердым голосом произнесла:

– Наши исполнятся. Мы и так слишком дорого за них заплатили. Наши исполнятся! – повторила почти по слогам.

Джек подумал, что от этого странного разговора веет тоской и печалью, так не вяжущейся с мечтами.

Он произнес:

– Я ведь тоже уезжаю из Лондона, именно потому и хотел встретиться: сообщить тебе. Ридли собрался в Италию, зовет и меня, – пояснил он.

– В Италию? Но зачем?

– Я не знаю. Говорит, по каким-то делам... Он странный в последнее время: дерганый, нервный. Мне кажется, его взволновало письмо, полученное неделю назад. На нем был еще странный штемпель, но я не успел его рассмотреть. С тех пор Ридли сам не свой...

– Сплошные тайны, – улыбнулась Аманда. – Но я рада, что мы оба едем в Италию, пусть даже там и не встретимся, – сказала она. – Куда именно вы направляетесь?

Джек плечами пожал.

– Я не спросил. Инспектор ошарашил меня сообщением этим вечером и велел паковать чемодан. Вот я и пришел, пока мог...

– Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада.

Влюбленные снова потянулись друг к другу и нежно поцеловались.

Миссис Вилсон, экономка инспектора Ридли, впустила Джека через заднюю дверь и шепнула:

– Ты там потише: хозяин не спит. Все ходит из угла в угол, как неприкаянный, комнату мерит шагами. Что за недобрая нашла на него... Не сказывал он тебе?

– Нет, мэм, ни слова не говорил.

– Все из-за письма иноземного, – вздохнула женщина. – Как получил его, так словно подменили хозяина.

Джек сразу заинтересовался.

– Не знаете, от кого оно было?

– Нет, что ты, не посмотрела я толком, да и штемпель был иноземный, не местный.

«Итальянский, – подумалось Джеку. – Вот почему инспектор собрался в дорогу». Но вслух, пожелав миссис Вилсон доброго сна, направился в свою комнату... Правда, у лестницы предусмотрительно снял ботинки, чтобы не греметь каблуками, и все-таки Ридли услышал его: открыл дверь и строго глянул сначала на парня, после – на зажатые в его пальцах ботинки.

– Я не спрашиваю, где ты был, – произнес он, сдвинув брови на переносице, – ты уже взрослый, но знай, что я не намерен потакать твоим глупостям.

– Знаю, сэр, – ответствовал Джек, опустив голову. – Но я должен был попрощаться.

Он не видел, но взгляд Ридли смягчился, сделался то ли грустным, то ли совершенно несчастным; это длилось не дольше секунды, но когда тот произнес:

– Иди спать, Джек, – лицо его снова было холодным и осуждающим.

Джек кивнул и, открыв дверь своей комнаты, волоча ноги, как каторжник в кандалах, прошаркал к себе.

– Доброй ночи, сэр.

– Доброй, Джек. – И совсем тихо: – Проклятые женщины.

На четвертый день рано утром Джек с инспектором, сев в поезд на вокзале «Чаринг-кросс», отбыли в Дувр: оттуда за час до полудня отходил паром до французского Кале, на котором у них были забронированы места. Всю дорогу до Дувра и даже часть пути по воде они дружно молчали, перекидываясь лишь краткими, ничего не значащими фразами общего толка. На серьезные разговоры ни один из них не был настроен, и молчание в целом выходило уютным, как водится между друзьями, но тоскливым – на то имелись у каждого свои собственные причины.

Джек как будто прощался с Амандой...

Ридли – со своей привычной невозмутимостью.

Джек заметит впоследствии, что чем дальше они удалялись от Англии, тем тревожнее становился инспектор, тем молчаливее, погруженней в себя. Словно краб-отшельник, на время выглянувший наружу, снова забивался в свою уютную раковину...

На воде, ко всему прочему, Джеку сделалось плохо.

Те два часа, что они пересекали Ла-Манш, прошли для него в постоянной борьбе с накрывающей дурнотой и мучительной головной болью, от которой, казалось, его мозг превращался в кисель и болтался скисшей сболтанной массой в черепной коробке, выдавливая глаза.

В тот момент он осознавал лишь одну четкую мысль: он скорее «сухопутная крыса», нежели, так называемый, «морской волк», и ненавидит морские просторы глубже и шире его родной Темзы.

Они уже подплывали к Кале, когда Ридли с улыбкой похлопал его по плечу:

– Да ты стал зеленым, приятель. Смотри, как бы французы тебя с лягушонком не перепутали! Я слышал, эти завзятые лягушатники обожают маленьких la grenouille под сметанно-чесночным соусом.

– Боже правый! – Это всё, что успел сказать Джек, когда его снова выполоскало за борт корабля. От одной мысли о жареных ножках бесхвостых земноводных у парня нутро связалось узлом и выдавило последние капли желчи, еще в нем оставшиеся...