Паргелий (СИ)

Немудрено, что жить капитан предпочитал в участке. Хотя что же ему мешало сделать свой домик мало-мальски уютным, я лично в упор не понимала. Вроде не бедствует, иначе бы купил жилье попроще, где-нибудь ближе ко Дну…

Я бросила свою сумку на диван — впечатлилась столбом взвившейся пыли и садиться сама уже не рискнула. Прошлась по комнате, решив хотя бы открыть окно, чтобы выветрить типичный для нежилых комнат застоявшийся воздух, — и обнаружила зажатую между створок записку.

«Так и знал, что ты сюда сунешься! — жизнерадостно гласил сложенный вчетверо клочок бумаги. — Теперь, хоть ты тресни, окно не закроешь».

Створки и впрямь перекосило так, что самостоятельно закрыть их нечего было и пытаться. Тут нужна концентрированная мужская дурь, чтобы вставить их обратно в раму. Что ж, если я его не дождусь, будем считать распахнутое окно достаточно ясным знаком, что я тут была. Впрочем, наверняка он на это и рассчитывал.

Я все-таки попыталась закрыть окно — больше из вредности, чем всерьез на что-то надеясь. Желтушный паршивец знал, о чем писать: сил мне предсказуемо не хватило, зато увлекло достаточно, чтобы время до возвращения хозяина пролетело незаметно — в яростной борьбе с левой створкой, которую вообще невозможно было, кажется, вернуть в правильное положение.

— Иногда мне кажется, что я тебя всю жизнь знаю, — хмыкнул ищейка с порога, едва расслышав мою возню с окном.

Я смутилась и предприняла последнюю попытку выровнять створки. Попытка провалилась, но тут Рино вошел в комнату, привычным движением захлопнул окно, отозвавшееся страдальческим скрипом, и повернулся ко мне.

Наверное, нам многое нужно было обдумать и обсудить, а лично мне таки не помешало бы извиниться за бегство сразу же после помолвки, но когда я подняла взгляд, дар речи куда-то запропастился.

Он похудел и страшно осунулся — что, в общем-то, немудрено при такой обстановке на кухне, — на впавших щеках темнела промежуточная стадия между щетиной и бородой, заметно добавлявшая ему возраста, а костяшки пальцев на руках оказались сбиты.

Надо полагать, я выглядела не лучше, потому что ищейка тоже ничего не говорил — хотя у него-то всегда находилась для меня пара ласковых, а уж сейчас-то и вовсе должен накопиться целый вагон нецензурщины. Молчание затягивалось. Я виновато развела руками, не зная, что сказать, — а Рино не нашел ничего лучше, кроме как шагнуть вперед и привычным движением сгрести меня в охапку. После этого, наверное, молчание должно было стать совсем уж неловким, но…

Я обняла его в ответ, уткнувшись носом в его плечо. Пахло кожей и вулкановым табаком: у него заметно прибавилось смолы в легких, зато уровень сахара в крови отчего-то оказался ниже нормы.

— Когда ты последний раз ел? — пробурчала я, не поднимая головы.

Ищейка ни с того ни с сего расхохотался и прижал меня еще крепче. Я запоздало сообразила, что вообще-то и сама хороша: в упор не помню, когда последний раз еду-то видела. Кажется, еще до контрольных замеров — после них кусок в горло не лез, а потом как-то не до того было.

— Это единственное, что тебя сейчас волнует? — поинтересовался Рино, отсмеявшись.

Я задумалась и пришла к выводу, что таки да. Рядом с ним было спокойно, и если Верховной я едва не закатила истерику, то теперь уже вполне могла решать насущные проблемы, желательно — по мере поступления.

— У меня такое предложение, — пробормотала я ему в плечо. — Ты принесешь нам что-нибудь поесть, а потом я буду жевать и слушать, не перебивая.

— Не перебивая? Ты? — фыркнул он мне в макушку — и не сдвинулся с места.

Я, в общем-то, тоже не горела желанием его отпускать, но, если задуматься, то вопросов у меня накопилось предостаточно, и надо бы с ними разобраться. Отчего бы не воспользоваться тем, что ищейка не собирается с порога устраивать мне разбор полетов?

— Ничего не обещаю, но очень постараюсь, — посулила я и с неохотой отступила назад.

Ищейка с некоторым сожалением опустил руки, тяжело вздохнул и припер из прихожей пакет, из которого воинственно торчала палка колбасы и горлышко бутылки — я уже собралась разразиться печенкоспасительной отповедью, когда опознала в ней домашний кетчуп. Ни о каком гарнире или пристойной сервировке речи, разумеется, не шло, — но к тому моменту нас это волновало меньше всего, и мы привычно оккупировали пыльный диван.

— С кем ты подрался? — поинтересовалась я, сжевав приличный кус колбасы и ощутив себя готовой к новым открытиям, — как выяснилось, преждевременно.

— С Третьим, — запросто признался ищейка с набитым ртом.

Я поперхнулась. Открыла рот, чтобы высказаться на тему странных внутрисемейных отношений, — и сразу осеклась: от осознания дыхание перехватило.

Рино подрался с братом, уехал из столицы, где его ждала весьма приличная должность, уволился с обожаемой работы и осел здесь, в глуши, — из-за меня. Потому что знал, что я рано или поздно все равно вернусь в Храм, если вообще останусь жива.

Это было куда круче любых признаний, подарков и слов, и я понятия не имела, как реагировать.