Паргоронские байки. Том 5

Но друг друга они пока не трогали. Органы только что разделились, они все еще чувствовали себя частями единого целого.

Однако тут они видели что-то стороннее. Что-то съедобное и кричащее. Ксаурр отшатнулся, рванулся прочь от исполинской Кишки — но сзади были уже другие. Повсюду волновалась эта безумная Плоть, везде вставали порожденные мертвым богом чудовища — и они уже не воспринимали Ксаурра как свою вахану.

Вот метнулось длинное туловище. Разверзся клыкастый зев, а рядом другой, третий…

Вспышка! Сверху рухнула настоящая лавина огня, и Кишки отпрянули. Ксаурра окружило кольцом пламени, и из него донесся гневный рокот.

Хранитель Центрального Огня дал обещание — и он его держал.

Так началась история нового мира. Так в круговерти миров возник Паргорон. Он начался с ужаса и безумия, он начался с крови и боли, он родился в агонии умирающего бога. Следующие десять тысяч лет в Паргороне не было никакого порядка, не было законов и власти — были только распавшиеся части Всеблагого, что бесконечно воевали и истребляли друг друга.

И все это время божественное начало их бога-породителя пребывало где-то там, в бесконечной Тьме. Оно ведь не может просто исчезнуть, это начало. Всеблагий перестал жить — но он не умер. Не весь, не целиком. У богов это очень сложный процесс, и заканчивается очень по-разному.

Иногда божественное начало остается с телом, и если это тело погребают, то спустя миллионы лет из него образуется адамант. Иногда оно каменеет, воплощаясь Сердцем Стихий — удивительным кристаллом, способным накапливать ба-хионь.

А иногда… иногда случается нечто особенно редкое и удивительное.

Спустя десять тысяч лет божественное начало Всеблагого наконец сумело стать чем-то зримым. Оформиться в виде его священного символа — и породить нечто вроде вторичного божества. Вся эта ба-хионь, которая продолжала в огромных количествах поступать мертвому богу — она придала ему внешний облик и заставила застыть в вечной агонии, безумном крике.

В Орротобе бгодеизм давно стал чем-то древним и неактуальным. Но за тысячи лет бгодеизм успел расползтись по другим мирам, открытым и закрытым. Он широко распространился, этот культ мертвой головы на тележке.

И подсознание миллиардов верующих сотворило… Бго.

Чистое божественное начало. Без остальных составляющих души. Божественность без бога.

Она была воистину кошмарна.

Интерлюдия

— Ты хочешь сказать, что ваш Древнейший был Светлым богом? — хмыкнул Бельзедор. — Демон… а не привираешь ли ты часом?

— Ни словечком, — заверил Янгфанхофен. — Паргорон был одним из величайших Светлых богов. И он был движим самыми благими побуждениями. Собственно, его лучшая часть, его честь и благородство сохранились в нас, гохерримах.

— Янгфанхофен, не перегибай. А то я решу, что ты и про все остальное набрехал.

— Забавно, — покачал виски в стопке Дегатти. — Вначале ты рассказываешь историю о Парифате, который оказывается простым смертным, слугой вампира. Потом о Паргороне, который оказывается всемогущим Светлым богом. Ты это нарочно? Для контраста?

— Если бы я хотел контраста, я бы рассказал их подряд. К тому же рыцарь Парифат лишь начинал как слуга вампиров — потом-то он поднялся до немыслимых высот и стал величайшим героем вашего мира.

— Но Всеблагий уже в начале твоей истории — бог. Он не был простым смертным.

— Был когда-то. Богами не рождаются. Но я понятия не имею, кем именно он был до начала моей истории — потому что этого не знает Бго. Он ведь не Древнейший, а всего лишь активная часть его божественного начала. По сути — точно такой же орган, как и другие демолорды, только не от плоти, а от духа. А поскольку он еще и воплощенный символ, его память начинается с момента, когда этот самый символ впервые зародился — и с этого я начал свой рассказ. О жизни Всеблагого до того дня Бго ничего не знает, так что и мне об этом узнать неоткуда.

— Так ты же еще и малость пророчествуешь, — напомнил Бельзедор.

— Малость. Изредка. И не докапывайся.

Янгфанхофен вновь наполнил всем бокалы. Дегатти опорожнил свой, закусил соленым арахисом и задумчиво сказал:

— Всеблагий в твоем рассказе предстает абсолютным воплощением добра. Необычно от тебя такое слышать. Обычно ты о богах не очень хорошо отзываешься.

— Просто Всеблагий — это Древнейший, — напомнил Бельзедор. — Янгфанхофен — сын одного из его Зубов. Его родной внук, можно сказать. Конечно, он хорошо о нем говорит.

— Да вот неправда, — возразил Янгфанхофен. — Во-первых, я не внук Древнейшего. Я скорее его… сын, потому что мой отец был непосредственно его плотью, а это, знаете ли… А во-вторых, я объективен. Стараюсь быть. Я признаю, что боги — существа благие… в целом. Не настолько, как считают некоторые, но в целом… понимаете, они просто другие. Мыслят иными категориями.

— Ты это уже говорил.

— Ну и еще раз скажу.

— Значит, он твой… дед, — сделал акцент на последнем слове Бельзедор. — Слушай… а вот этот портрет… про который ты сказал, что это старый клиент…