Паргоронские байки. Том 5

Лучше всего… Всеблагий хотел послать Аэссе эту мысль, отослать ее прочь… но его пошатнуло. Желудок снова прорезало болью, ныли разъеденные ядом зубы, язык горел огнем, а пищевод и особенно горло… это не были в буквальном смысле желудок, зубы, язык и пищевод, это были скорее идеи желудка, зубов, языка, пищевода… калейдоскоп воззрений смертных на то, какими могут быть органы божества.

И в этих идеях что-то нарастало, разгоралось, пылало пламенем… и Всеблагий знал, что это.

Он утишал божественную силу до предела. Загонял в самую глубину, сдерживал как мог. Запечатывал все то, чем мог бы быть, становился словно изображением самого себя. Простым и косным, как если бы был смертным.

Но сила искала выхода. Отравленные ядом Ралеос, высшие оболочки Всеблагого источали безумную отраву. Она рвалась наружу, набирала мощь, питалась его собственной энергией.

Напоенный божественной мощью, яд Ралеос тысячекратно умножился. Он стал сильнее Всеблагого, сильнее, чем был Ллемедрин… и вот он исторгся вовне.

Калакута, гибель мироздания.

Она мгновенно заполнила окружающее. Смыла все, уничтожила все… и в том числе Аэссу. Изошедший из Всеблагого яд был мгновенной смертью — и она даже не успела ничего понять.

Тихая рощица. Их с Аэссой карманное море. Ротонда, в которой Всеблагий любил приводить в порядок мысли. Все это было первичного творения, все это они создали вместе — и все это теперь погибало, обращалось в ничто.

И это было только начало. Всеблагого охватило неизбывное горе — но упиваться им не было времени. Анклав разрушался, его заполняла продолжающая хлестать калакута. Гибель богини ее только усилила, наполнила безмерной энтропической мощью. Скоро она просочится сквозь Кромку, хлынет в другие измерения.

Смешавшись с божественной силой Всеблагого, для него самого эта дрянь стала безвредной. Иронично, но именно он теперь и не мог умереть.

Это же защищало и Метеора. Вахана — суть часть божества, его прямое продолжение. Хтонический зверь оказался единственным, кто уцелел, кого калакута не тронула.

Но все остальное умирало с ужасающей скоростью.

Всеблагий оставался богом. Терзаемым муками и с затуманенным сознанием — но богом. Он быстро принял решение. Не доверяя уже собственным силам, он оседлал Метеора и велел нести себя прочь. Туда, где нет жизни, где нет ничего.

Но его личный анклав лежал в средоточии обитаемых миров. Метеор выбирал самые пустынные пути — и все равно от них тянулся шлейф смерти, ужаса, разложения. Гибельная калакута расходилась веером, и Всеблагий мог только молить о прощении. Повсюду возникали младшие боги и духи, но не смели приблизиться, не смели коснуться этой раны на теле мироздания.

Они мчались сквозь Лимбо, неслись по космическим просторам. Метеор пожирал пространство, летел быстрее мысли, и сама шерсть его мерцала радугой. Но калакута распространялась и там, она разрушала все с ужасающей скоростью. Волна прошла по ни в чем не повинному миру… она в основном лизнула космос, но коснулась и одной из планет… четвертой планеты местной звезды…

Больше половины просто исчезло. Стерлось в порошок, втянулось в хлещущую из Всеблагого калакуту. Осталась вторая половина… но участь живущих там незавидна. Всеблагий содрогнулся от осознания произошедшего — и в последний раз пересек Кромку.

Темный мир. Метеор наконец ворвался в Темный мир. Пустынный и несотворенный, клокочущий жестокой, но спокойной Тьмой. Здесь Всеблагий смог наконец остановиться — он достиг цели.

Только здесь калакута ничему не могла причинить вреда. Только Тьма не боялась того, что источал Всеблагий. По сути калакута — это и есть Тьма, просто предельной мощности.

Безусловно, Тьма — величайший осквернитель. Но осквернить можно лишь то, что скверне подвержено. А у Тьмы есть замечательное свойство — она в том числе уничтожает любое страдание и любой его источник. Все скверное вытягивает наружу, делает его заметным, буквальным и подвластным суду. Все, что может быть испорчено, портится ею, а значит Тьма отделяет перед нашим взглядом годное от негодного.

Всеблагий стал негодным.

Калакута не перестала рваться наружу. Но здесь Всеблагий получил передышку. У него появилось время, он остался в одиночестве, вокруг не было ничего уязвимого — и он вновь попытался стабилизировать калакуту.

Один во Тьме, Всеблагий принялся загонять эту силу внутрь себя. В самые глубины, в самые недра. Сосредоточил там, откуда все началось — в уязвленных органах, в желудке, пищеводе, зубах и языке.

После этого калакута перестала исторгаться… и Всеблагого вновь охватило болью. Яд Ралеос напомнил о себе, вернулся неисцелимой мукой.

Она останется с ним навсегда.

Но теперь Всеблагий все же наконец смог замереть, остановиться — и услышал крик. Не звуком, не голосом — просто громкую мысль. Боль, панику, беспокойство… беспокойство о нем, о Всеблагом.