Пари

— Вам же нужен конечный результат, — Вершинина взяла сигарету и прикурила от своей «драконовой» зажигалки, — к чему вам знать промежуточные факты, тем более, что они еще довольно «сырые»?

— Неужели за пару дней они поспеют? — настаивал Никита Петрович.

— Может быть, даже быстрее, — она прищурилась не то от дыма, попавшего ей в глаза, не то от прозорливого напряжения, почти уверенности в том, что так оно и будет.

Эта гримаса придала ее серьезному лицу какое-то лукавое выражение.

— И все же, мне бы хотелось знать…

— Хорошо, — Вершинина решила, что кое-что может ему рассказать, — у Федорова была любовница, мама которой не желала такого зятя. Ее дочери, по ее мнению, должна была быть уготована другая судьба, а именно — стать женой сына одного высокопоставленного чиновника. Тем более, что до встречи с Федоровым ее доченька дружила с этим молодым человеком.

Помните, как это у Пушкина: «Богат, хорош собою, Ленский везде был принят как жених…»

Выгодная со всех сторон партия: для дочери — состоятельный, любящий муж, для мамы — возможность подняться вверх по социальной лестнице, для папы — высокое покровительство, которое обеспечило бы ему госзаказы, беспроцентные кредиты и т. д.

— Так вы считаете…

— Пока еще ничего не считаю. — поспешила ответить Валентина Андреевна, пытаясь упредить преждевременные выводы Никиты Петровича.

— Так кто же, по-вашему, убил Федорова? — пыхтя трубкой, спросил Трифонов.

— Давайте еще немного подождем, тогда нам не придется гадать на кофейной гуще, — Вершинина погасила сигарету в пепельнице, — а сейчас, извините, я должна идти, меня ждет начальник.

Вершинина поднялась из-за стола. Трифонов тоже встал и, пропуская Вершинину, вышел из кабинета. Уже в коридоре Валентина Андреевна сказала:

— Как только у нас появятся новые факты, я вам тотчас же позвоню.

— До свидания, — попрощался Никита Петрович, — успехов вам!

* * *

— Валентина, — с ходу начал Мещеряков как только Вершинина вошла к нему в кабинет, — что у нас с «Провинциалбанком»?

Михаил Анатольевич явно был не в духе. Его дряблые щеки напоминали оплывшие восковые свечи, крупный нос, густо покрытый капиллярами, полыхал как закатное солнце, взгляд был угрюмым и каким-то усталым. Мешки под глазами, спотыкающаяся речь, общий, сверх обычного, помятый вид свидетельствовали о том, что Михаил Анатольевич в прошедший уикенд «оттянулся» по-русски.

— В пятницу я разговаривала с управляющим, сегодня на заседании правления они должны принять решение, кто будет устанавливать им сигнализацию, мы или фирма «Преграда».

— Что мы сделали, чтобы решение было принято в нашу пользу? — Мещеряков уставился на Валентину Андреевну в упор.

— Сигнализация, которую предлагаем им мы по всем параметрам превосходит преградовскую, — Вершинина достала сигарету, — но процентов на десять дороже, если в банке не дураки будут принимать решение — согласятся на нашу, все расчеты мы им предоставили, Мамедов держит это дело под контролем.

— Других заказов много?

— Около десятка, я могу уточнить.

— Не нужно. — Михаил Анатольевич вяло махнул рукой, — Как продвигается расследование?

— Мне нужно еще два-три дня, чтобы окончательно все выяснить.

— А что это за бордель ты устроила в дежурке? Какая-то девица там ошивается. Я спросил — говорят, ты распорядилась, это правда?

— Эта девица для нас важный свидетель, — Вершинина закинула ногу на ногу, я не хочу чтобы в этом деле появился еще один труп. Так что придется нам потерпеть ее здесь еще пару дней.

— Ну, ладно, — смягчился Мещеряков, устало откидываясь на спинку кресла, — у тебя что, новый сотрудник?

— Да, Алискер порекомендовал. Людей для дежурств не хватает. Твоей-то протеже муж по ночам дежурить не разрешает.

— Ну, смотри сама — тебе с ним работать. У тебя ко мне вопросов нет?

— Если возникнут — я обязательно зайду, — сказала Вершинина, улыбаясь, — или позвоню.

— Не хорошо смеяться над чужим горем, — шутливо погрозил ей пальцем Михаил Анатольевич.

— Я тебе сочувствую, Миша, но помочь ничем не могу, разве что напомнить древнюю мудрость: «Ничего слишком», — Вершинина продолжала улыбаться.

— Опять твои моралисты, — нахмурился Михаил Анатольевич.

— Отнюдь, Миша, это изречение украшает фронтон дельфийского храма.

— Да, — согласился Мещеряков с древнегреческими мудрецами, — переборщил я вчера.

— Что же ты завтра будешь делать? — с легкой усмешкой спросила Вершинина.

— Продолжать, — обреченно ответил Мещеряков.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Самым, пожалуй, тяжелым днем для Валентины Андреевны в последние три года стало двадцать третье февраля. Под ее началом работали одни мужчины, кроме того и ее слабый на выпивку шеф принадлежал к сильному полу.

Конечно, она любила своих ребят. Ее любовь проявлялась и в легком подтрунивании, и в добродушной иронии, и в заботливом внимании, и даже в нагоняях, ибо недовольство Валентины Андреевны было не высокомерно-отстраненным или одергивающе-едким, но скорее напоминало недовольство матери или старшей сестры.