Пари с морским дьяволом

Но левее в сонном утреннем мареве скрывался второй остров, Дионис. Он был куда ближе к тому месту, где стоял «Одиссей». По расчетам Илюшина, сейчас они находились в ближней к нему точке, а затем начали бы удаляться.

Дионис – его единственный шанс.

«Да, помоги мне, веселый бог вина. Обещаю, если спасусь, устроить в твою честь безумную оргию. Ты, помнится, большой их любитель».

Илюшин сделал поправку на расстояние между островами – и поплыл, всей душой надеясь, что рассчитал правильно.

Голову он предусмотрительно обвязал своей футболкой. На поясе, прицепленная к резинке трусов, болталась пластиковая бутылка с питьевой водой. Больше у Макара с собой ничего не было.

Плыть оказалось легче, чем он ожидал. Теплая густая вода обволакивала, будто желе. Море виделось сизым, подернутым синевой, как крыло голубя. Но кое-где оно уже вспыхивало робкими золотыми искрами от разгорающегося солнца, и волна вдруг переливалась алым, словно жар-птица поднималась со дна.

Море – высшая свобода, подумал Макар.

Он перевернулся на спину. Море поддерживало снизу одной ладонью, небо накрывало сверху второй. Время от времени его приподнимало на волне, будто тот, кто держал в горсти, слегка подбрасывал дорогую игрушку.

– Сильно не тряси, – попросил он в небеса и подмигнул.

Много-много часов спустя

Он умирал.

Смерть не то что приближалась – смерть отчасти была уже в нем, и только ждала подходящего случая, чтобы заполнить целиком. Влиться мягкой шелковой струей, обратить его в волну, песок, рыбу. Макар не знал, что именно удерживает ее наступление. Может быть, то, что он еще способен думать о жизни.

Он перестал ощущать температуру воды. Небо придавило его сверху, море выталкивало снизу, и в этом безжалостном прессе он слабо шевелил руками и ногами – маленькая безумная козявка, почти раздавленная.

Солнце, как муравей, объело одну щеку. Макар надорвал футболку, пытаясь закрыть лоскутами скулы, но у него все равно ничего не получилось. Он слишком ослаб.

Когда Илюшин еще способен был думать, он вдруг понял одну важную вещь. Море – высшая свобода и самая крепкая тюрьма, которую можно представить. Круг замкнулся. Тебе некуда бежать.

Остров? Если бы у него не распухли губы, Макар бы засмеялся. Нет никакого острова. Нет, и не было никогда.

Доннннн! – протяжно звенит колокол в голове. Волны растут, и каждая разевает пасть, точно кит. А он – Иона. Что там было с Ионой? Он спасся? Пощекотал кита изнутри? Нет, это, кажется, не он, это Киплинг… Но кто такой Киплинг? В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам. Он ушел в решете, он и сам решето, в дырки просачивается вода и с бульканьем уходит вниз. Соленая вода разъедает тело, перед глазами кристальная пленка, в ушах звон и уханье слабеющего сердца.

Стань морем, стань волной. Плохо быть человеком, маленькой глупой козявкой, сожженной солнцем и обсосанной жадным морем до костей, как леденец на палочке.

Гулко… Шумно… Кто-то тянет за ноги вниз. Там мягкие водоросли, там тишина и прохлада.

…Море вливается в глотку, и горечь на языке – последнее, что он помнит.

Резь в глазах от яростного белого солнца. Скрип уключин. Черные от загара руки с извилистыми венами. Горбатые носы. Острый запах свежей рыбы.

Его переворачивают на живот, и из горла выливается столько воды, что можно устроить маленькое море. Вон и рыбка бьется на доске под скамьей. Маленькая, тощая, как червяк. Умирающий малек.

Собрав все силы, он выбрасывает вперед руку, и сжимает в плохо гнущихся пальцах скользкую рыбку, и приподнимается, и бросает ее за борт, не слушая громких удивленных голосов. Рыбка на миг замирает в воде – и, будто вдохнув всем телом, очнувшись от смерти, одним нырком уходит в синюю глубину.

Она не умрет.

Он не умрет.

Голоса, руки, солнце, твердые доски…

– Да что там плыть-то, – легко сказал Макар, глядя то на Машу, то на Бабкина. – Нырнул да поплыл.

– Ты же сказал, тебя рыбаки вытащили!

– Ну, просто мне надоело плыть. Вижу – лодка. Дай, думаю, попрошусь на борт.

– Автостопом, угу. А потом они высадили тебя на берег?

– Не высадили, – поправил Макар, – а довезли, накормили, напоили и отвели в полицейский участок. По моей просьбе.

Он откусил от бутерброда и запил остывшим чаем.

– А, нет! Сначала к врачу. Я, правда, не понял, что это врач. И, по-моему, этот тип сам не был уверен в своей профессии.

– А что в полиции?

– Я рассказал, что сбежал с яхты, поплыл к берегу и чуть не утонул по дороге. Мне, говорю, нужен консул и переводчик, а потом нормальный врач и полноценный сон. И, говорю, камера нужна, на случай, если придут меня убивать.

– Это ты на греческом им сообщил? – усомнилась Маша.

– На хорошем английском. Как выяснилось, хороший английский они не понимают, надо было не выпендриваться и сразу говорить на плохом. Ай эм стьюпид рашен турист. Май нейм из Елена Стогова. Ай вонт ту Ланден, зе кэпитал оф Грейт Британ.

– И что, сразу дали камеру?

Макар дожевал бутерброд и с печалью посмотрел на пустое блюдо.