Парящая для дракона. Книга 3

Я все-таки опускаю глаза и вижу… ребенка. Нашего с Лаурой ребенка, окруженного мерцающей тонкой преградой, напоминающей тонкую скорлупку яйца. Сам не знаю, почему на меня это так действует, я ведь раньше вообще не смотрел на ее снимки, но сейчас, когда я их вижу, когда я вижу ее, из меня будто разом выбивает весь воздух кулаком размером с лапу дракона. Вместе с этим ударом приходит такая боль, что дышать окончательно становится нечем.

— А теперь расскажи мне, кому ты хочешь ее оставить, — цедит Арден. Почти выплевывает. — Расскажи, что ты не злился на свою мать за то, что она не стала бороться. Давай, Торн, говори. Я послушаю.

Его слова делают еще больнее. Но больнее всего от того, что звучит внутри: я действительно злился на мать. После того, как она выжила — клянусь, теперь я знаю, почему она выжила, кровь глубоководного не дала ей умереть — она пришла в себя и узнала, что отец мертв. Не так долго она прожила после этого даже понимая, что я остаюсь один. Я был свидетелем ее угасания, и все, на что меня хватало тогда — это отчаяние, ярость, непонимание, которое я глушил в себе всеми привычными способами. Всеми методами контроля, которым меня обучали. Я хотел быть хорошим сыном, но хорошего сына из меня не получилось.

Тогда я просто не мог понять: почему нельзя сражаться ради меня. Угасание — процесс, который до конца не изучен, он случается в парах. Но мы с Лаурой даже не были парой, по крайней мере, в привычном смысле мира иртханов. Мы не засыпали вместе после слияния пламени.

Арден не продолжает, он стоит, опираясь руками о стол, как будто ему тяжело стоять. Может быть, и тяжело, я не знаю, но во мне под пластом разрастающейся боли раскрывается что-то новое, пока еще хрупкое, как только что пробившийся из семечка росток. Я смутно понимаю, откуда оно берется, потому что во мне только что была абсолютная пустота, но я точно знаю, что это такое.

Этому меня научила Лаура.

Это — странная, едва уловимая нежность, которой даже описание подобрать сложно. Ребенок, который еще не родился, наша Льдинка, такая же хрупкая, и сегодня я впервые думаю о ней отдельно от Лауры. Это моя дочь.

Это моя девочка.

Моя малышка.

Которая сейчас, возможно, тоже ничего не чувствует, потому что Лаура спит. И если кому-то может быть по-настоящему страшно и одиноко, насколько может быть одиноко зарождающемуся крохотному существу, отрезанному от такого источника любви, как Лаура, то это сейчас она.

— Спасибо, — говорю я.

Кладу снимки на стол и выхожу. Почему-то обратная дорога кажется мне гораздо более долгой, чем дорога до кабинета Ардена, но, когда я влетаю в палату Лауры, там все по-прежнему. Разве что я немного другой.

Я снова подхожу к ней. Касаюсь щеки.

— Прости, — говорю, глядя на нее. — За то, что снова почти сдался. Больше я тебя не отпущу.

Ее кожа под пальцами настолько нежная, что сложно представить, сколько в этой маленькой хрупкой женщине сосредоточено силы. И в другой маленькой — тоже.

— Привет, — теперь уже кладу руку ей на живот. — С тобой мы вообще не общались, но я был немыслимо занят… всем, чем угодно, кроме тебя и твоей мамы. Я все исправлю. Обещаю.

Мне в пальцы ударяет искоркой льда. Настолько мимолетно и едва ощутимо, что впору думать о помутнении рассудка, но мое пламя отзывается на этот призыв. Ладонь мгновенно покрывается чешуей, не причиняя ни малейшего вреда ткани тонкого покрывала. Даже сквозь эту грубую преграду я слышу легкий, еле слышный ответ.

Больше мне сейчас ничего не нужно, потому что это — уже безмерно много.

Это — новая жизнь.

Глава 30

Торнгер Ландерстерг

Эллегрин была права, когда говорила, что любовь — это вера в тебе самом, когда вокруг ее почти не осталось. В тот день, когда Арден показал мне снимки моей дочери, во мне что-то основательно изменилось. Будто весь тот процесс, который начался с появлением Лауры в моей жизни — что-то похожее на плавление и деформацию перед приданием чему бы то ни было формы — окончательно завершилось именно в минуту, когда я почувствовал пламя нашей крохи. О том, какую силу дает это чувство, раньше я мог только догадываться. Хотя раньше я считал это слабостью, но именно в тот день дал себе слово, что я буду верить.

Верить в то, что Лаура придет в себя, верить в то, что у Льдинки будут и мать, и отец. Я отмел из своих мыслей все варианты, что может быть иначе и, хотя Арден говорил, что не может давать мне гарантии, я больше в них не нуждался.

Поначалу было сложно. Сложно хотя бы потому, что я хотел как можно больше времени проводить с ней, но проводил его в Айрлэнгер Харддарк, на встречах, в других мегаполисах Ферверна, на бесчисленных пресс-конференциях и в момент официального выхода Ферверна из Мирового сообщества мне пришлось даже побывать в Аронгаре. Это был короткий визит, который прошел легко: Халлоран сдержал слово, и о Вэйдгрейне Гранхарсане тоже узнал мир.

Мир, который понемногу привыкал к мысли, что моя Лаура — не угроза, и что она остановила мировую катастрофу.