Парящая для дракона. Книга 3

— Все-таки прочитал. Но дело не только в этом. Джерман Гроу — проститутка мужского пола, и это ничего не изменит.

— Торн!

— Что — Торн? — я приподнял брови. — Он мотался между странами, пока не бросил свой хвост в пустоши Зингсприда и не мог определиться, умный он или красивый, лет двадцать. Не считая его образа жизни.

Лаура фыркнула.

— Не хочу тебя расстраивать, но он счастливо женат, Торн.

— Не хочу тебя расстраивать, но я бы лучше позволил оторвать себе голову, чем разрешил своей дочери выйти за такого, как он.

— Так, давай оставим тему Джермана Гроу, — Лаура хлопнула меня по руке. — И поговорим… Ой!

От Лауры полыхнуло испугом, и я мгновенно перехватил ее за плечи, вглядываясь в глаза.

— Что случилось, Лаура?! Что?!

Испуг растаял, сменившись неуверенностью и восторгом. Лаура перехватила мою руку и положила себе на живот. Удар я почувствовал еще до того, как успел осознать, что это — Льдинка. Сначала меня неуверенно тюкнули в ладонь, а следом прилетело искоркой счастья.

— Она толкается! — судорожно вздохнула моя девочка. — Она толкается, Торн!

Положила руки поверх моих, впитывая эти первые родные удары вместе со мной. Защитная «скорлупа» почти полностью растворилась, остались только тонкие ниточки, которые таяли с каждым днем. Мы с Арденом отслеживали динамику, но Льдинка вела себя чудесно, и, к счастью, собиралась родиться ребенком, а не драконенком, как изначально.

Правда сейчас, глядя в сияющие счастьем глаза Лауры, чувствуя любовь, которая рождается в ней — к нашей дочери и ко мне, я думал только о ней. О том, что даже если бы она родила драконенка, это был бы самый чудесный в мире драконенок. И о том, что я безумно ее люблю.

Лаура Хэдфенгер

Солливер Ригхарн выглядела бледной. Очень бледной, и очень, очень одинокой. Несмотря на все, что я о ней знала, я понимала, что это сейчас не игра. Я чувствовала ее отчаяние. Пустоту. И странный, пока что непонятный уголек надежды, тлеющий глубоко внутри.

Нас разделяла перегородка из стекла, способного выдержать даже удар лазерного луча, она сидела за столом, в комнате, в которой помимо камер, охраны, металлических стен и переговорного устройства больше ничего не было.

— Не удивляюсь, что ты пришла, — сказала она. — Только ты и могла прийти.

Я кивнула, задавив рождающуюся внутри совершенно никому не нужную жалость. Эта женщина готова была убить и меня, и Льдинку, и Торна. Тем не менее она говорила правду. После всего, что всплыло (так всегда бывает, стоит чему-то подняться на поверхность, и помимо него вытягивают еще с десяток дурно пахнущих историй, способных уничтожить любого), родители от нее отказались. Отказались все друзья и подруги, или те, кто себя таковыми считал.

Они открыто заявляли о том, что в шоке и в ужасе, награждали ту, которой недавно так восхищались самыми нелестными эпитетами. Больше всего, разумеется, отличился отец, который заявил: «У меня больше нет дочери», и одна «подруга», которая записала интервью о том, как ей повезло, что она ни в чем не перешла Солливер дорогу и до сих пор жива. С ними немного пошумели любящие грязь журналисты, но Торн очень быстро это пресек.

— Я здесь, и я внимательно тебя слушаю.

— Я беременна. Но об этом ты наверняка уже знаешь. — Солливер сцепила руки и опустила взгляд на металлический стол. — О чем ты не знаешь, так это о том, что этот ребенок меня убивает. Сила глубоководного меня убивает, и с наибольшей вероятностью, до родов я просто не доживу.

Торн рассказал мне об этом. Рассказал и о том, что Арден рекомендовал (если не сказать настаивал) на аборте, но Солливер отказалась.

— Знаю, — спокойно сказала я. — Точно так же, как знаю, что ты отказалась делать аборт.

Солливер вскинула голову, в ее глазах мелькнуло изумление, а впрочем, не только в глазах. В чувствах тоже, и еще там была ненависть. Чистая, неприкрытая ненависть, которой меня полоснуло.

— Вот как, — произнесла она. — Поразительно.

— Ты хотела о чем-то спросить? — перебила ее я. — Потому что если нет, то я ухожу.

— Прости, — сдавленно прошептала она. — Прости.

Снова опустила глаза, потом взглянула на меня. В упор.

— Я решила сохранить этого ребенка даже зная, что он меня убьет, потому что хотела сделать хоть что-то хорошее. Хоть что-то хорошее в своей жизни, понимаешь? После всего, что было. После всего, что…

Она осеклась, но потом снова продолжила:

— Я решила, что оставлю его. За эту жизнь я буду бороться, пусть даже это меня убьет.

Я прислушивалась к ее чувствам и не ловила фальши. Меня она ненавидела, и это проскальзывало коротко, рваными всплесками, но в искренности того, что Солливер говорила о ребенке, сомневаться не приходилось.