Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Всё-таки, лампаду стоило вернуть в храм. Проходя через молельный зал, я услышал голос органиста за спиной.

— Где Вы пропадали весь день, господин архидьякон?

Что делал этот шалопай в храме за полночь?

— Юноша, — ответил я, не оборачиваясь, — это Вас не касается.

— Напротив, это касается нас всех. Даже епископ изумлён! Монсеньор, Вы пропустили такое зрелище! Эта колдунья-цыганка…

— Господин Дюфорт, Вы не первый год служите в приходе. Пора знать, что канонники не ходят глазеть на казнь.

— Пречистая дева! Так Вы не знаете? В том-то и дело, что казни не состоялось.

— Сын мой, сейчас слишком поздно для подобных шуток.

— Это не шутки! — хрустнув суставами на пальцах, мальчишка запрыгнул вперёд меня, перегородив мне дорогу. — Будет лучше, если Вы это услышите от меня. Никто Вам так красочно и подробно не опишет это происшествие. Скажу лишь одно: Ваш воспитанник отличился. Его выходку уличные мальчишки будут восхвалять в песенках.

Мой воспитанник! Вдруг я вспомнил, что уже два дня не видел Квазимодо. За всё это время он ни разу не промелькнул в моих мыслях.

— При чём он здесь? — спросил я органиста.

— А при том, господин архидьякон, что он вырвал цыганку из рук палача. Как только Вы скрылись в ризнице, он спустился по верёвке с галереи, точно капля дождя, повалил стражу своими исполинскими кулаками, схватил девчонку, поднял её над головой и бросился в собор с криком «Убежище!». Вы бы видели выражение лица Шармолю! Теперь колдунья неприкосновенна. У порога собора кончается всё человеческое правосудие. Знаете, для дикаря Ваш подопечный неплохо разбирается в церковном законе.

Органист умолк на мгновение и гордо улыбнулся, будто подвиг совершил он сам.

— Юноша, — сказал я сурово, — если Вы не прекратите свои издевки, я пожалуюсь на вас архиепископу Реймсскому.

Моя угроза ничуть не впечатлила мальчишку.

— Я уже сам ему сообщил о том, что случилось! Когда старина Пьер узнает, он умрёт от умиления. Знаете, он до чёртиков чувствителен и обожает всякие рыцарские романы. Не удивляйтесь, если он приедет навестить цыганку. Да и толпа ликовала. Все кричали «Слава, слава!». Только одна душа не радовалась. Угадайте кто? Сестра Гудула. Вернее та, которую прежде называли Гудулой, когда она сидела в своей норе. Теперь её зовут Пакеттой, и живёт она у старухи Фалурдель. Пока остальные рукоплескали, она кричала: «Смерть цыганке!».

Запыхавшись от столь бурного повествования, органист задумчиво склонил голову на бок. Шелковистая огненно-рыжая прядь упала на лицо. Этот баловень с чертами Феба и ужимками Жеана не знал, что такое быть гонимым и отвергнутым. Тем не менее, он искренне восхищался чужими подвигами.

— Сын мой, — сказал я, — у нас у всех был насыщенный день. Ступайте на покой.

========== Глава 51. Но сосна и зимой зеленеет ==========

Комментарий к Глава 51. Но сосна и зимой зеленеет

Господа, 15 апреля 2019 был страшным днём в истории. Тем не менее, как бы тяжело не было, нужно благодарить высшие силы за то, что Собор всё-таки удалось частично спасти. Я люблю этот волшебный храм как никогда. Надеюсь, мои товарищи-фикрайтеры будут продолжать писать на эту тему.

Поздравляю тебя, сын мой! Твой героизм не остался не замеченным. Теперь все торговки и трактирщицы Парижа твои. Перед тобой распахнулись двери в мир наслаждений.

Эти слова щекотали мне язык. Я ждал подходящего момента, чтобы произнести их вслух. Но этот момент всё никак не наступал. Я решил не заводить разговор первым. Мне было любопытно, созреет ли Квазимодо сам для чистосердечной беседы. К моему удивлению, мальчишка вёл себя так, будто ничего не произошло — а вернее, будто произошло то, чему всегда было суждено свершиться. Он выполнил свою миссию, и ему ни перед кем не нужно было отчитываться. Епископ тоже не слишком много сказал на тему проишедшего. Он лишь повторил слова органиста: «Ваш подопечный неплохо разбирается в церковном законе».

Я не питал иллюзий по поводу самочувствия цыганки. Избежав виселицы, она не обрела свободу, а лишь попала в более просторную тюрьму. Это объясняло то, почему я не испытывал облегчения, подобно Бруно Асту. Моя мучительница была жива.

Впервые приняв эту новость, я заперся в своей монастырской келье и не показывался ни на собраниях капитула, ни на богослужениях. К тому времени мои собратья привыкли к моему отсутствию и решили, что мой затяжной таинственный недуг вновь завладел мной. И это была правда!

Жеан несколько раз приходил к дверям кельи, стучал, заклинал, клянчил деньги, но я его не впустил. Чем я занимался всё это время? Целые дни я проводил, прижавшись лицом к окну, из которого была видна келья, ставшая убежищем для цыганки. Я часто видел её с козой: колдовская тварь последовала за своей хозяйкой, а иногда с Квазимодо.

Невозможно было не заметить знаки внимания, оказываемые жалким звонарём, его нежность и покорность смуглой пленнице. Она принимала эти знаки — несомненно, из жалости. Я не готов был признаться себе, что меня терзала ревность. Мне было смешно и гадливо. Во всяком случае, в этом я себя убеждал.