Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Я следил за её губами. Однажды мне показалось, что вместо имени Феба она произнесла другое имя — Жан-Мартин. Так звали звонаря! Неужели это чудовище сказало ей своё настоящее имя? Не исключаю, что он похвастался своим знанием латыни и родством с дез Юрсеном. Болван не знал, что для неё подобные лавры ровным счётом ничего не значили. Дурёху продолжали впечатлять смазливые черты, блестящие шпоры и развязные манеры.

Тем не менее, цыганка благодарно кивала, когда горбун приносил ей корзинку с едой или кружку воды. То, что она не гнала его от себя, что она выслушивала его откровения, несомненно, окрыляло его. С каждым разом он подходил к ней ближе и ближе и оставался всё дольше. Кривой рот его растягивался в ухмылке, не ироничной, как прежде, а в восторженно-идиотской.

Однажды он принялся вздыхать и качать своей нескладной головой. Окончательно преодолев брезгливость, цыганка положила одну смуглую ручку на его массивное плечо, а другой погладила по щеке. Мне даже показалось, что её пальцы прогулялись по его губам несколько раз. От этой пантомимы у меня вскипела кровь, так, как не кипела даже в лачуге Фалурдель. Пусть бы ещё капитан, но этот?

Я не доверял причудливому характеру и извращённому вкусу женщин. А в сердце цыганки вполне могло найтись место для двух мужчин. Возможно, несчастная частично лишилась рассудка после всего пережитого. Иначе как объяснить её нежные жесты по отношению к уроду? Быть может, она воспринимала его не как безобразного человека, а как животное или ожившую гаргулью? Тогда ей намного легче было бы принять его горбатую спину и косматую голову. Дотрагиваясь до него, она будто пыталась убедиться, что такое гротескное создание могло на самом деле существовать, что он не был плодом её воображения.

Иногда по вечерам из-под навеса колокольни раздавался голос, напевающий странную песню. Стихи без рифмы, которые и мог сложить глухой:

Не гляди на лицо, девушка,

А заглядывай в сердце.

Сердце прекрасного юноши часто бывает уродливо.

Есть сердца, где любовь не живёт.

Итак, горбун возомнил, что в его сердце стоило заглянуть. Он сам соорудил себе нравственный пьедестал и вскарабкался на него.

Девушка, сосна не так красива,

Не так хороша, как тополь,

Но сосна и зимой зеленеет.

Признаюсь, я не ожидал от своего воспитанника такой дерзости. В своей нескладной балладе он предлагал себя не как слугу, а как полноценного избранника. А если бы цыганка в конце концов вняла его словам? Эта возможность казалась мне менее отдалённой с каждым днём.

Тем временем, мне нужно было возвращаться к своим обязанностям. Не мог же я скрываться в своей келье до бесконечности. Первым служителем собора, с которым я столкнулся, был органист.

— Поверите ли, я молился за Вас, господин архидьякон, — сказал рыжий повеса. — Не знаю, внял ли Господь моим молитвам. Когда я услышал Ваши шаги, то сперва обрадовался и решил, что Вам лучше. Оказывается, я ошибся. Вам хуже! Выглядите Вы ужасно. За последние две недели Вы состарились на десять лет.

Две недели? Чёрт! Неужели я столько времени провёл в заточении? Впрочем, время перестало для меня существовать с того момента у переднего портала, когда башенные часы пробили полдень, когда я передал цыганку в руки палачу.

— Вам тоже приятного дня, господин Дюфорт, — ответил я. — Я своё отжил. Главное, чтобы Вы были здоровы, юноша.

— Несомненно, я должен быть здоров. Сегодня у меня важный день. Должен приехать наш общий друг, архиеписком Реймсский. Мы будем исполнять для него мою первую полифоническую мессу для органа с хором. Половина певчих как назло охрипли.

========== Глава 52. Бутылка бургундского ==========

— Мальчик мой, я восхищён, — сказал Лаваль органисту после службы. — Так блестяще сыграть такое сложное произведение на таком скверном инструменте. Что поделать? Старине Луи жаль денег на новые трубы. Послушай, приезжай-ка в Реймс. Будешь играть на достойном органе, а не на этой скрипучей развалюхе.

— Это дурная затея, Ваше Превосходительство. Уж больно вульгарно получится. Держать родного сына у себя в приходе? Такого не делает даже Гильом д’Эстутвиль, архиепископ Руанский. А он бесстыдник, каких поискать.

— К чёрту приличия! Мне на них наплевать.

— Зато мне не наплевать. Представьте себе, некоторые из нас не до конца лишились стыда.

Так как за столом сидели только свои, ханжествовать не было смысла: их безобидные секреты были всем известны. Луи де Бомон не следил за беседой и устало ковырял ножом барашка. Его совершенно не задел намёк на его скупость. Лаваль восторженно смотрел на своего талантливого бастарда и то и дело подбрасывал ему виноградин на тарелку. У органиста была такая тонкая кожа, что от малейшего возбуждения у него вспыхивали щёки, и лицо почти сливалось по цвету с рыжими волосами.

— Более того, — продолжал юнец, набив рот виноградом, — меня более чем устраивает положение вещей. Вы точно солнце: греете издалека, но вблизи сжигаете.

— Неужели? — ахнул архиепископ с напускным изумлением. — Сколько я на своём пути выжег, даже не заметив! А я думал, мы так хорошо ладили.