Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Уже дав­но пе­решаг­нув грань от­но­шений свя­щен­ни­ка и при­хожан­ки, мы го­вори­ли как друзья, как не­сос­то­яв­ши­еся лю­бов­ни­ки. Я ду­мал о том, как бы вёл се­бя Фрол­ло с жен­щи­ной — и пос­ту­пал с точ­ностью на­обо­рот. Сво­бод­ной ру­кой я при­нял­ся пог­ла­живать её ли­цо. Её блед­ная, прох­ладная ще­ка вспых­ну­ла от мо­его при­кос­но­вения.

— Ни­ког­да я не бы­ло бо­лее дос­той­ной жа­лос­ти, чем сей­час, — го­вори­ла она чуть слыш­но. — Быть пад­шей жен­щи­ной и лю­бить свя­щен­ни­ка! Быть низ­кой, ос­ме­ян­ной, през­ренной.

— Ник­то над то­бой не сме­ёт­ся, Па­кет­та. Ник­то те­бя не пре­зира­ет. Мне лес­тно, что ты ме­ня лю­бишь и что ты вня­ла мо­ему со­вету не ухо­дить из ми­ра. Мне ник­то не го­ворил та­ких слов. Я жи­ву на этом све­те поч­ти столь­ко, сколь­ко и ты, и мне ещё ни од­на жен­щи­на не объ­яс­ня­лась в люб­ви. Ко­неч­но, я не так кра­сив и не так бо­гат как Пь­ер де Ла­валь. Я не мо­гу по­селить те­бя в ши­кар­ном особ­ня­ке. Прав­да, у ме­ня есть до­миш­ко на ули­це Тир­шап.

Мы од­новре­мен­но рас­сме­ялись. На­ши лбы поч­ти соп­ри­каса­лись. До по­целуя ос­та­валось нес­коль­ко се­кунд, нес­коль­ко дюй­мов.

Вдруг Па­кет­та вы­пяти­ла ниж­нюю гу­бу впе­рёд. Точ­но ош­па­рен­ный, я от­пря­нул от неё. Я уже ви­дел эту иг­ри­вую гри­мас­ку на дру­гом ли­це. Ведь­ма не от­пуска­ла ме­ня! Нет, она про­дол­жа­ла ме­ня ис­тя­зать, все­лив­шись в хруп­кое, увяд­шее те­ло быв­шей зат­ворни­цы.

========== Глава 54. Ключ от Красных врат ==========

Я покинул Пакетту в состоянии ступора. Она сидела на ложе, хлопая чёрными глазами, теребя верёвки узелка, не понимая, почему я так резко от неё отпрянул и обратился в бегство. Она даже не успела спросить меня, что случилось, почему я передумал с ней целоваться. Если бы я ей сказал, что меня сдерживали обеты, она бы этому не поверила. Слишком тонко она чувствовала меня, хотя я ни разу не говорил с ней о сокровенном. Догадывалась ли она, что повергло меня в ужас?

Цыганка завладела чужими глазами и губами. Она дразнила меня на расстоянии из своего убежища. Она! Везде она. Пока мы оба находились в этом мире, она была в состоянии истязать меня.

Почему мне ни разу не пришла в голову мысль самому разделаться с ней? Почему я упорно перекладывал эту обязанность на других? Вдруг я осознал, почему я не дал Пакетте довести дело до конца: я должен был свершить это собственными руками.

Надо было задушить её в темнице и сказать тюремщику, что узница умерла от болезни или от холода. Никто бы не стал вникать в причины смерти. Её бы тихо отнесли на Монфокон и бросили на кучу скелетов. Не было бы сцены покаяния у портала собора, а моему подопечному не пришло бы в голову вмешиваться в правосудие. Парижане были бы лишены шанса лицезреть трагикомедию спасения цыганки. О выходке Квазимодо до сих пор говорили на перекрёстках. Школяры слагали про него песенки, а кумушки покачивали чепцами. И этого всего могло не быть, если бы я не смалодушничал тогда в темнице.

Леденящие мысли о призраке и могиле отступили; на их место нахлынула былая плотская страсть. Еженощно моё воображение рисовали мне смуглянку в позах, заставлявших дрожь пробегать по спине. В этих сценах боль, унижение и свинское наслаждение сливались. Самой яркой, пожалуй, была сцена из камеры допроса. Вот она, полураздетая, в руках заплечных мастеров. Мне уже не рисовались тихие беседы у ручья под сенью апельсиновых деревьев. Подобной идиллии не было места в моих фантазиях. Кровь, вопли, лязг железа. Эта инфернальная симфония звучала у меня в голове. Если бы она второй раз закричала в руках Тортерю, я бы наверняка всадил нож себе в сердце, и на этом мои земные страдания завершились бы.

В одну из ночей эти образы так распалили мою кровь, что я вскочил с постели, накинул подрясник поверх сорочки и выбежал из кельи со светильником в руке. Я знал, где найти ключ от Красных врат, соединявших монастырь с собором, а ключ от башенной лестницы всегда был при мне.

Добравшись до убежища цыганки, я какое-то время стоял у двери, глядя в слуховое оконце. Цыганка спала. О содержании её сновидений можно было судить по блаженной улыбке на её устах. Как всегда, она грезила о своём капитане. Хотя, кто знает? Быть может, в её видения затесался и горбун. Меня уже ничего не удивляло. Несколько дней назад я заметил, что у неё на шее рядом с ладанкой появилась какая-то блестящая безделица, очередной талисман. Не знаю, откуда он взялся. Издалека этот предмет походил на свисток, который Квазимодо оставил себе в качестве единственного сувенира от праздника шутов. Интересно, как часто цыганка пользовалась им? Феб и Жан-Мартин. Ну и пара кавалеров!

Сон её был чуток и беспокоен, как у птицы. Хотя я старался не издавать ни шороха, она, почувствовав на себе мой взгляд, проснулась и села на постели. Глаза наши встретились.

Когда я задул светильник, её веки сомкнулись от ужаса.

— Опять он, — упавшим голосом сказала она. — Священник.