Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Она готова была бежать за ним куда угодно. Однако, Гренгуар был явно не в восторге от мысли, что ему придётся взять ответственность за двух жертв, ухватившихся за него. Это был слишком тяжёлый груз для одного человека, который сам чудом ушёл от петли. Оторвав от себя цепкие смуглые ручки, поэт проговорил с глубоким раскаянием:

— Прелесть моя, Вы пойдёте с моим другом. Так было задумано. Неужели я забыл Вам об этом сказать?

Это сообщение привело девчонку в такое смятение, что мне показалось на минуту, будто она собирается прыгнуть в воду.

— Умоляю тебя, Пьер, не бросай меня! — воскликнула она. — Я сделаю, что ты захочешь. Убежим вдвоём. Ты будешь носить стулья в зубах, а я буду плясать и петь. Мы соберём бродячих актёров, и они будут играть в твоих комедиях. Я буду тебе настоящей женой. Только не оставляй меня с ним.

Похоже, Гренгуар был не на шутку шокирован таким отчаянным предложением. Ему не послышалось? Девчонка готова была расстаться со своим драгоценным целомудрием? Очевидно, она разочаровалась в своём амулете, который должен был помочь ей найти родителей. На этом этапе жизни они были ей не так уж нужны. Сиротская доля не так уж горька.

— О, поверьте мне, с ним вы будете в полной безопасности. Этот славный малый приготовил всё для вашего спасения. О Джали не тревожьтесь. Я позабочусь о ней. О, боги! Не смотрите на меня так, душа моя. Не могу же я спасти вас обеих.

Схватив козу, он выпрыгнул из лодки и поспешно растворился в ночи. Цоканье позолоченных копыт затихло. Несколько минут мы молча стояли на набережной, глядя в чёрную воду.

Цыганка заговорила первой. Голос её звучал устало и безучастно. В нём уже не было ни гнева, ни ужаса.

— Можешь не опускать капюшон. Я знаю, кто ты. Этот запах горелой смолы. Я помню его. Ещё в темнице… Гренгуар предал меня. Этого стоило ожидать.

— Не сердись на него. Он не знает всей истории. Он слишком поглощён своими фантазиями, чтобы вникать в чужие души. Он, несомненно, трус и себялюб, но не предатель. Ты знаешь, где мы?

— Куда меня не довёз палач в прошлый раз, — оглянувшись на виселицу, она кивнула. С искривленных в горькой усмешке губ сорвалось непонятное слово. Amria.

— Что ты сказала?

— Проклятие, судьба — на цыганском. Вот зачем меня сюда привёз герцог египетский. У Матиаса была мысль продать меня подороже епископу. Клопен отговорил его. И вот, как всё вышло. Видать, не избежать мне монашеского ложа. На руке написано. Чтобы изменить судьбу, нужно ножом порезать ладонь или прижечь калёным железом. Так говорила моя старая кормилица. У меня не хватилo смелости. Старуха была права. Она мне добра желала.

Звук её сонного голоса погружал меня в сонливое состояние. Возможно, это было очередной цыганской уловкой.

Мои домысли подтвердились, когда она перешла на какую-то языческую чушь:

— Ласку зовут Адуиной, лисицу — Синей ножкой или Лесным бродягой, волка — Сероногим или Золотоногим, медведя — Стариком или Дедушкой.

Стряхнув кольцо транса, которое сжималось вокруг моей головы, я резко шагнул к цыганке и сжал её в объятиях.

— У нас не так много времени. Я ещё могу спасти тебя, спасти навсегда. Я всё приготовил. Если ты пожелаешь… Если ты согласна.

Она не вырывалась и не била меня в грудь, как она в тот раз в келье.

— Зачем тебе моё согласие? С каких пор священнику нужно согласие бедной уличной девки? Я про ваши нравы наслышана. Органист рассказал мне. Ты всё равно возьмёшь своё. Только радости тебе от этого не будет. Ты прекрасно знаешь это. Феб…

Даже у подножья виселицы она вспоминала про капитана! Меня немного удивило то, что в её голосе не было былого обожания и восторга. Она будто выплюнуло его имя.

— Феб, — продолжала она, — меня не любит. Я давно это поняла. Это ничего не меняет. Есть другой человек, который спас мне жизнь. Я скорее отдамся ему, чем тебе.

— Хромому горбуну!

— Жан-Мартин силён и бесстрашен, — сказала она, оценивающе склонив голову, и её губы чуть заметно растянулись в улыбке, исполненной сдержанного восхищения. — Это чего-то стоит. Получеловек на вид, но дважды мужчина. А ты, священник, ты слаб и труслив. Ударил капитана со спины, да и то не насмерть. Каков бы ты был в честном поединке? Что ты без своей рясы? Только и умеешь, что нападать со спины да клеветать.

Я не мог с ней спорить. Её слова были справедливы. Тот, кто в детстве не дрался со сверстниками, не может рассчитывать на победу на дуэли. Мысль о схватке один на один даже не приходила мне в голову.

— Это правда, — сказал я, выпустив её из объятий. — Ничто не трогает нас в тех, кого мы ненавидим.

— Ты сам себя ненавидишь, — она в изнеможении плюхнулась на мостовую и осталась сидеть на холодных камнях, уронив руки на колени. Несмотря на то, что она сидела у меня в ногах, мне казалось, что она возвышалась надо мной. — Мне не нужно говорить тебе, за что. Ты знаешь, что думает твой Бог про всё это.

Опять я не мог с ней не согласиться.