Парикмахерия

Мда, Ванюша, засоряешь ты великий и могучий. «Не всякая птица дошпындыхает до середины Днепра. А если и дошпындыхает, то гикнется и копыта отбросит». Этого ты здесь ещё не спрогрессировал, но остальное народ жадно впитывает. Всё из тебя проистекающее. Фильтруй базар, Ванька, а то стыдно будет перед потомками. Хотя предки и сами хорошо склонения склоняют: возвратную форму этого глагола я здесь на людях не применял.

У дверного проёма поварни стоял Ивашко. Видимо, он, исполнив и успешно завершив свой процесс «килевой качки», изжил, таким образом, собственную обиду, и вышел остыть на воздухе. По использованным им выражениям можно оценить продолжительность нашего совместного пребывания. Да, много чего он от меня услышал. Я бы даже сказал — набрался.

Сбоку, у сарая, наблюдался Чимахай. Ведь я же его спать послал! Видать, мужик снова не поверил и пошёл посмотреть. «Вот я его счас на лжи подловлю!». Ну что — словил картинку моего персонального сюрреализма?

Мою молитву он запомнил только частично. Но ключевое слово «вразуми» — не пропустил. Интересный мужик. Работать, и ещё раз — работать.

Пока я влезал в свою сброшенную одежонку, мужики подошли ближе.

– Я ж те говорил! А ты всё одно: «врёшь» да «врёшь». Ну, сам посмотрел? Князь-волк к господину приходит и они разговаривают. Видел?

– Ивашко, оставь Чимахая в покое. Он и мне три раза повторил: «обманешь». Парню с детства не повезло. В плохой компании вырос. А ты, Чимахай, Богородицу не забывай о «научении» просить. А то если только о «вразумлении»… Вразумлять и через задницу можно. Понял?

– Ага. Эта… Ну… А мне можно? Ну, с князь-волком поговорить?

Та-ак. Вот теперь самое время и мне самому повторить Ивашкину реплику. Таких просьб у меня ещё не было. Смелый парень. Не только зверья не боится, но и колдовства. Или он для того и проситься, чтобы страх перед нечистью типа «цапли» в себе выжечь? Да, с таким надо работать. Здесь это редкость.

– Посмотрим по твоему поведению. Может, и поговоришь. Если ему интересно будет. И мне. Ясно?

Больше князь-волк ко мне не приходил. Сперва это его отсутствие вельми тревожно было: ждал я, что на место неприятности сей, хоть бы и пугающей, но знакомой уже, мир этот иной страх на меня нашлёт. После, вроде бы, и радость была: не ходит лютый зверь за мною, не считает убиенных, не заглядывает в глаза, словно смерть собственная. Потом даже и грустно как-то стало — будто привык к чудищу этому.

Да только судьба — штука смешная. И единожды связанное — развязать человеку не можно. «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Так и я: перестал князь-волк ко мне приходить — так я сам к ним пошёл. И не думал, и не искал, а вот так дело повернулось, что нашёл. Живут они ныне в доме моём. Службы мне служат, меня да Русь прославляют. В походы со мной ходили, ворогов изводили. Но о том — после.

Чимахай отправился спать, я уже тоже представил себе, как лягу, вытянусь, косточки расправлю, но тут из-за спины Ивашки, из дверного проёма поварни появилась, поправляя платочек на обритой «под ноль» голове, Кудряшкова баба. Увидев меня, она сложила руки ладошками вместе, будто собралась молиться, и стала кланяться, как болванчик китайский, издавая невнятные скулящие звуки.

– Это она чего?

– Она-то? А хрен её знает. Опа! Забыл совсем! Слышь, боярич, вирник-то, того, помирает. Она-то прибежала про это сказать. А тут, значится я… Ну, расстроенный такой. А она мимо бежит. Вот. Ты куда?

– Ивашко, буди Ноготка и Сухана. Седлай коней. Нет, не седлай. И — не запрягай. Емец-жеребец! Как же это называется? Короче, как вирника сюда привезли — носилки между конями.

Я заскочил в полутёмный сарай. Хотя почему «полутёмный»? Луна уже высоко, крыш у нас нет. Вирник виден ясно. Ещё дышит. Плохо дышит. Прерывисто. И пот по лицу.

– Вон пошла! (Это бабе, что за мной следом заскочила)

– Как он? (Это Кудряшку. Он под стенкой лежит, лица не видно, но глаза поблёскивают.)

– Так известно как — помирает. Ты, боярич, лучше вели дать мне…

– Велю. Топором по загривку. Он сказал чего? За что мне дозволять тебе ещё воздух здешний портить?

– А…. Да. Только с заката — хрипит бессмысленно. А прежде он много чего…