Парикмахерия

«Я такого не встречала
Не видала прежде я
Где допрежь была головушка
Лишь головка от х. я»

Власть стереотипов вплоть до потери инстинкта самосохранения. Умение махать железками у моих «ближних» от изменения причёски никуда не делось. Сейчас они как вдарят… Из насмешников только ошмётки полетят. Хохотуны мелкорубленные.

«Что за чудо на пригорке —
Люди удивляются
То ли ж…па, то ль лицо —
Совсем не отличаются».

К моему удивлению, и Чимахай, который заводился по куда меньшему поводу, и Ивашка, которому, как княжьему гридню, насмешки каких-то там смердов вообще терпеть не можно, только переглядывались. Офигеть! Так смена стрижки и на них подействовала?! И социальный статус, и личный гонор, гордость, самооценка. «Ум, честь и совесть…». Всё это — от обволосения? Это поэтому кавказцы такие наглые? А если ощипать, то станут «беленькими и пушистенькими»? У моих, явно, вся их гордость как-то… «выпала и покатилось».

А ведь задолбают простые смерды моих оружных драчунов. «Стая удачно пущенных дятлов может задолбить до смерти слона средних размеров». Своим остроумием. Не фига себе! То были сплошь орлы, а теперь — мокрые курицы, глаза друг от друга прячут. Скоро, пожалуй, и в штаны от страха писаться начнут. А местные «петросянят» без остановки. Крутят свой «юмор» дальше.

«То не баба, не мужик
Из горлА торчит кадык.
Не мужик то, и не баба
Голомордый будто жаба»

И — ржачка в два десятка глоток. Звяга вон шапку на уши натягивает так, что скоро порвёт. Вот это убоище, ныне смущённо пальцем берёзу ковыряющее, недавно мне так смело говорило: «не умный ты, боярич»? Интересное дело, надо запомнить. Берём нехорошего человечка, бреем его наголо, и выпускаем в народ. В наш очень простой, исконно-посконный народ, который очень любит над кем-нибудь очень хором позабавиться. Такое радостное чувство единения возникает.

" — Давай дружить!

– Давай! А против кого?»

«Лысый! Лысый! Встань, пописай!»

Это детишки селянские голосок подают — берут пример со старших. Народовольцы. Выражают народную волю — посмеяться вволюшку. Над «вятшими», над начальными, над опасными. Над чужими и пришлыми. Над «не такими». Инстинктивная ксенофобия, инстинктивная социализация. Так я же об этом уже погрустил! А они опять… Но если одни мои люди не будут бояться других моих людей, то… то и меня они бояться перестанут. И дело не будет делаться. Потому что я сам везде не поспею. А над слугами моими «благонравные святорусские жители» будут матерно хором издеваться. И этот, необходимый для получения требуемого результата организованной человеческой деятельности, страх придётся вбивать заново. Кровью. Их — точно. Но, может статься, и моей собственной. Жалко. И чего делать?

Плюнуть в глаза. «Плюнь в глаза тому, кто скажет, что может объять необъятное». «Объять» — невозможно. Но к этому надо стремиться. Под «необъятным» я понимаю здесь наш исконно-посконный фольклор. Поскольку ответ на последнюю дразнилку я помню ещё из второй половины двадцатого века. Что-то не встречалось прежде попадистов-фольклористов. Никогда не слыхал, чтобы социальные конфликты в среднем средневековье решались с помощью домашних заготовок в области детских дразнилок конца второго тысячелетия. Ну и что, что не слышал? Надо же кому-то быть первым. Ну, с новым прогрессированием тебя, Ивашка-попадашка!

– Слышь, лохматый! Сядь — покакай!

– Ась?

Общество повернулось в мою сторону. Смешки и весёлый гомон детворы постепенно стих. Вот сейчас и проверим — насколько вид бритых подбородков и затылков моих слуг изменил мнение пейзан обо мне самом.

Продолжительность наполненной народным молчанием паузы сама по себе давала количественную оценку расцвета торжества демократии и взлёта духа независимости в данном конкретном коллективе. Филька потянулся, было, снять шапку под моим взглядом, но тут на глаза ему попалось безбородое лицо высунувшегося из-за спин сотоварищей Николая. На Филькином лице автоматически появилась радостно-наглая ухмылка и он, сменив, буквально — полу-движением, позу на более уверенную, из вполне раболепной на вполне свободомыслящую, не убрав весёлого выражения с лица, повернулся ко мне. С шапкой на голове и твёрдой уверенностью в своей правоте.

– Тута, эта, кастраты. Ну. Дык ты глянь — морды-то, эта, вроде знакомые. Но — без волосей. Гы-гы… Бородей-то… гля, нетути! Как эти… ну… которые без мудей. Вроде, ну, мужики были. А ноне что?

– Головёнка — гладенька, а в портках-то — гаденько. Гы-гы (Это — «глас народа» из толпы сельчан).