Парикмахерия

В воротах заимки нас встретил Кудряшок. «Коленопреклонённый». На ногах стоять он не может, но может, как оказалось, шустро ползать на коленках. Что он и исполнил. Дабы упредить, предупредить и донести. Об измене, воровстве, разбое и гражданских беспорядках. Имевших место быть на вверенной ему территории, которые он, с риском для жизни и исключительно уповая на милость благородного господина, то есть меня конкретно, пресёк на корню и задавил в самом зародыше. Не щадя живота своего. И других частей тела. «Гражданские беспорядки» стояли раком в сарае. В виде привязанной за шею к поперечной лаге отсутствующего пола и с выкрученными за спину руками Кудряшковой жёнки. Как сообщил нам «коленоходный страж правопорядка», воспользовавшись отсутствием всех остальных жителей заимки, Кудряшкова жёнка решила убежать. Наличие двух коней в усадьбе делало этот план вполне реальным. Однако преисполненный ревностного долга и горящий неизбывным желанием сыскать милость мою…

– Кудряшок! Хватит! Ты мне попрошайку папертную не изображай. Давай по делу.

Ага. Заставить вора говорить по делу… Только пыткой с калёным железом. Но смысл понятен: баба допустила одну ошибку — предложила присоединиться к побегу своему венчанному мужу.

– Ну, дура, сказывай — как дело было.

Зарёванное, мокрое от слёз, опухшее от рыданий и от душащего ремня на шее, лицо несовершеннолетней «дуры». Бритая голова с подсохшими порезами от бритья и свежими ссадинами от «оказания сопротивления при задержании». Порванная в нескольких местах и задранная на спину рубаха. Которая не сколько «прикрывает наготу нежного девичьего тела», сколько интригует: что, и там, под оставшимися лоскутами ряднины такие же по всему этому телу коллекции синяков разной степени давности и цветности?

Ремень я ослабил, но ничего кроме бесконечного «у-у-у» не услышал. И вряд ли услышу в обозримом будущем. Поскольку — «Преступление и наказание». Попытка побега — преступление. И плевать, что она формально — свободная женщина. Здесь женщина свободной не бывает никогда. Есть муж, отец, свёкор. Хозяин. Или просто хозяин — владетель. Эта «дама» — замужем. И уйти со двора не спросившись у мужа — не может. Не имеет права. А он, по его словам — возражал. И как отягчающее обстоятельство идёт то, что она, вполне следуя супружескому долгу и клятвам венчального обряда, попыталась не только сама от неволи спастись, но и своего, по «браку, совершаемому на небесах» супруга вытащить. Преступление, поскольку, опять же с его слов — против его воли. Юная, ослабевшая от бурной групповой любви нескольких последних дней и ночей, девушка чуть ли не силком тащила к свободе здорового и обезноженого парня. За что и поплатилась. И ещё… поплачется.

Есть куча этических систем, в которых действия этой женщины можно описать как выполнение высшего долга, или проявление героизма, или как неотъемлемое право личности на свободу выбора, совести и перемещений. Но для меня, здесь и сейчас, это попытка конокрадства, это попытка своеволия моей холопки, «орудия говорящего». А поскольку решать мне, то и закон здесь — мой. И если это моя личная мания величия, то воспринята она как непреложная истина уже несколькими.

И ещё одна мелочь. От которой у меня снова уши горят. Очередной прокол имени третьего тысячелетия. Нельзя оставлять не усмирённого невольника рядом с конями. Чисто моя ошибка. Были бы мобильники — я бы сообразил и аккумуляторы вынуть. Как делает охрана американских посольств в европейских странах. И автомобильные ключи в замке зажигания не оставил бы. Но кони… Не подумал. А слуги мои верные, советники премудрые… даже и не заикнулись. Хоть бы кто подсказал.

Ага, много ты, Ванюша, чужих советов слушаешь. Косу делать — кузнеца похоронили. Избы ладить — опять только по твоему, вошек выводить — всем бороды долой. Чуть что — пришибу, зарежу… Народ-то и опасается лишний раз голос подать. А ты сам… как был здесь — бессмысленный… Ну, может, самую малость… А гонору-то…

Мда, если бы она с Кудряшком сбежала бы да среди людей про дела мои по-рассказывала…. Или, вернее, сам Кудряшок навёл бы… Кони были бы наименьшей из моих потерь. Ивашко, похоже, это уже сообразил:

– Слышь, Кудряшок, а ты чего с ней не побежал? Бросил бы господина и… на конях вы бы далеко уйти могли.

– Да ты ж, Ивашко, слышал, как я господину говорил. Искренне раскаялся я. И свет ангельский в душе моей возжёгся. Как с господином-то, с бояричем Иваном свет Акимычем поговорил. Речи его укоризненные всю-то мерзость прежнего моего бытия высветили. И вот, устремилось сердце моё к искуплению, к искреннему служению господину нашему бояричу Ивану. А когда сия предерзкая бабёнка силком меня тащить стала, да краями дальними прельщать, разгорелось сердце моё на сию изменщицу и, хоть и слаб я ныне, и калечен в ногах своих, но исхитрился воспрепятствовать сему злодеянию и на злодейку узы крепкие наложил…