Парикмахерские ребята

Коли так, то могу, конечно, еще раз достать паспорт, еще раз попытаться заняться не своим делом — результат будет тот же. Могу забраться в городскую кассу и обчистить ее. У меня появится куча денег. Могу сбежать отсюда и предаться увеселениям, благо мест в цивилизации для этого достаточно, — но и развлечения утомят… У меня нет дела, ради которого можно было бы жить. Я — пустое место! Нуль!

Чтобы существовать, приходится выдавать себя за других, но что я — фальшивка, начинаю чувствовать сам, потом почувствуют и окружающие…

На меня уже начинали посматривать косо, я был непохож на жизнерадостных колонистов.

Нынешний коэффициент отделял меня от тех, у кого он был ниже — рабочих, поваров в столовой, работников почты и магазинов. В то же время узкий круг специалистов, имеющих балл больше, был также недоступен мне. Я чувствовал себя в слоеном пироге, в котором мне раз и навсегда отведено определенное место.

Дошло до того, что я начал с удовольствием вспоминать дни, когда надо мной висела опасность, меня преследовали ученые мужи, поднявшие на ноги розыскную службу Земли. Тогда была цель — избежать преследования, — теперь же ничего нет. Существование стало терять смысл.

Я перестал ходить на работу, устраивался где-нибудь подальше от городка, чтобы здания и порт пропадали за холмами, собирал сухие ветки и разводил костер. Смотрел на красноватое пламя, сидел, положив голову на колени, и думал. О чем я думал среди сиреневого приволья чужой планеты? Трудно сказать.

Мысли текли сами по себе, иногда останавливаясь на чем-то, перескакивая с одного на другое, в них не было последовательности. Меня это устраивало, так и должно быть с человеком, который ничего из себя не представляет. В них перемешалось все: воспоминания детства, образы друзей, которые забыли обо мне, презрение к женщинам, в крови которых предательство, живые картинки случившегося со мной за этот год… Я почему-то с удовольствием вспоминал корягу, на которой плыл когда-то по незнакомой речке, и лужу, где брал воду для того, чтобы приготовить кофе.

— Что вы тут делаете?

Оказалось, меня в уединении потревожили администратор колонии и еще несколько ответственных лиц, стоявших рядом с ним с выражением тревожного любопытства на лицах.

— Что это? — с недоумением спрашивали они.

— Костер, — отвечал я. — Так горит дерево на воздухе.

— Зачем?

— Не знаю, — пожимал я плечами, — так хочется.

— Пойдемте с нами, — говорили они мне.

Я подчинился их требованию. Они уговаривали негромко и вежливо. Ни в чем не перечили, и я понял — они считают, что я сошел с ума.

Через день меня забрал с планеты Бельведер маленький санитарный корабль. Он быстро мчал в пустоте космоса, сжимая в движках пространство.

Я знал, он везет меня в госпиталь. Где меня будут лечить. Если я на самом деле сумасшедший. Что в этом удивительного?.. Я на самом деле нуждаюсь в лечении.

Больница, в которую меня привезли, находилась на очень зеленой планете, имени которой мне не сказали. У меня осталось от нее ощущение огромного парка.

Невысокие корпуса больницы, легкие на вид здания, окружала ухоженная до предела природа. Кусты и трава были подстрижены, земля под деревьями взрыхлялась два раза в день, больные, желающие потрудиться, еще и поливали ее. Мы приехали из космопорта перед обедом, когда некоторые из них, с лейками и граблями, возвращались в жилой корпус.

Я обратил внимание, что все они крепкие и молодые. Мотыги и лейки в их могучих руках казались игрушечными.

— Откуда? — спросили они.

Я назвал планету.

Они в недоумении переглянулись.

Такое же удивление на лицах я увидел у дежурных врачей.

Автомат экспресс-диагноза мучил меня минут двадцать, врачи успели познакомиться с сопроводительными документами и встретили меня во всеоружии своей науки. Мой организм оказался в норме, никаких нарушений автомат не нашел.

— Значит, так: беспричинная депрессия, стремление оставаться в одиночестве, в связи с чем частичное неприятие людей, восстановление заложенных в наследственных отделах памяти архаичных стремлений, а именно влечение к огню… — перечисляли они симптомы моей болезни, — частичная потеря трудоспособности, влечение к созерцательности…

— Коэффициент довольно низкий, «сорок два», — уточнил один из присутствующих

Должно быть, мой случай был нетипичным, трое врачей долго разглядывали меня и задавали массу вопросов, внутренний смысл которых был как на ладони. Интересовались, где я провел детство, какая обстановка была в семье, что побудило меня завербоваться так далеко от Земли.

Спрашивайте, спрашивайте, злорадно думал я, все равно никто из вас ни о чем не догадается. Никто не сможет открыть мой ларчик.

— Вы, наверное, считаете себя здоровым? — спросил один из них.

Я пожал плечами.