Париж

В первые дни семейство Ренар трепетало от страха. Ужасное кровопролитие в день святого Варфоломея продлилось далеко за полночь. Оценки количества жертв разнились, но в одном только Париже были убиты тысячи людей. Потом стали приходить вести о массовых убийствах в других городах и селах. То, что в Париже начала королевская семья вместе с Гизами, оголтелые толпы подхватили по всей Франции. Орлеан, Лион, Руан, Бордо – в одном городе за другим вспыхивала резня, и католики уничтожали протестантов тысячами. Тем не менее оплот протестантства Ла-Рошель пока оставался неприступным. Но кто знал, надолго ли?

Известия о происходящем во Франции облетели всю Европу. Папа римский направил королю Франции официальное поздравление, заказал художнику Вазари увековечить событие на холсте и приказал отныне петь в эту дату гимн «Тебя, Бога, хвалим». О короле Испании говорили, что его смех слышали лишь однажды: когда он узнал о расправе над протестантами. Только один великий католический правитель – император Священной Римской империи – имел сомнения насчет массовых убийств: он счел их нехристианским деянием. В самой же Франции Варфоломеевская ночь имела одно непосредственное следствие. Новость в дом Пьера Ренара принес кузен Ги, навестивший родственников наутро после резни.

– Король Генрих Наваррский перешел в католичество. Так что теперь наша королева Медичи имеет зятя-католика.

– Ты думаешь, это было искреннее обращение? – спросил Пьер.

– О да. Ему велели немедленно принять католичество, а не то ему отрубят голову прямо на месте.

Для Симона и маленькой Констанции это было странное время. Дверь в спальню постоянно держали закрытой. Время от времени к ним заходила мать мальчика и приносила немного бульона или другой еды, которая считалась полезной для больного ребенка, держа вторую порцию в кармане, и кормила обоих. Потом она оставалась с ними за разговором еще несколько минут, но отвечать ей разрешалось только Симону. После ее ухода двое детей оставались одни и вели себя тихо, как мышки.

Служанка проходила мимо их двери каждый день, но открыть ее не смела, запуганная Сюзанной.

– Я не хочу, чтобы ты тоже заболела, – строго сказала девушке хозяйка. – Кто тогда будет делать твою работу?

Подмастерье один раз поинтересовался у Пьера, не заболел ли Симон оттого, что очень перепугался в день резни, но Пьер решительно отмел эту идею.

– Его залихорадило еще с вечера, – сказал он. – И вообще, он ничего такого не видел.

Однако каждый день ближе к вечеру Пьер с женой старались дать детям возможность ненадолго покинуть комнату: или Пьер уходил с подмастерьем по делам, а Сюзанна отправляла служанку куда-нибудь с поручением, или наоборот. Потом оставшийся дома родитель смотрел за дверью, а дети спускались и шли на задний двор, где их никто не мог видеть, чтобы подышать свежим воздухом и побегать. Им даже разрешали играть в мяч при условии, что говорить они будут только шепотом. Так они проводили час или два ежедневно.

Однако все остальное время взрослым приходилось придумывать, чем занять детей. К счастью, маленькая девочка любила рисовать. А Симон уже умел читать. Но через день или два интерес Констанции к тому, что делает Симон, помог им придумать новую игру: он стал учить ее буквам.

Констанция рисовала какой-нибудь простой предмет – кошку, собаку, дом, а Симон писал рядом название и едва слышным шепотом пояснял девочке, какой звук обозначает та или иная буква, и показывал, как правильно ее писать. Поскольку других занятий у них почти не было, через несколько дней девочка знала уже весь алфавит. Симон восхищался тем, как быстро она понимает его объяснения.

Потом мать принесла им доску и шашки, и Симон показал Констанции, как нужно ходить. Не прошло и двух дней, как она освоила игру и порой даже умудрялась выигрывать у Симона.

Таким было странное и тайное существование детей. Каждый вечер Констанция сворачивалась клубочком в объятиях Симона и только тогда засыпала, и он тоже закрывал глаза с довольной улыбкой, осознавая себя настоящим защитником.

Один или два раза за это время к родителям Симона приезжал дядя Ги. Он был опечален известием о болезни мальчика и хотел повидаться с ним, но Пьер и Сюзанна убедили его, что лучше этого не делать.

– Он уже идет на поправку, – заверил кузена Пьер.

И хотя Ги не очень понравилось, что к племяннику его не пустили, поделать с этим он ничего не мог.

Симон всегда слышал, когда в доме появлялся дядя Ги, но через дверь не мог разобрать, что говорили взрослые. Но однажды он все-таки уловил обрывки фраз – Ги тогда уже уезжал и садился на лошадь прямо под окном Симона. Их разделяло не больше метра. Ги наклонился к кузену, который провожал его, стоя в дверях дома.

– Знаешь, Пьер, – проговорил он, – убийство протестантов – грязное дело, спору нет. Но тем не менее, когда все закончится, мы будем радоваться. Если уничтожение еретиков – цена объединения Франции, то, может, ее следовало заплатить. – И Ги ускакал прочь.