Париж

– Хотя бы убедись, что это не «Мона Лиза».

Менее месяца назад знаменитое полотно Леонардо да Винчи было украдено из Лувра. Арестовали поэта по имени Аполлинер, считавшегося анархистом, а потом и его друга, никому не известного молодого художника Пабло Пикассо. Они все еще оставались под подозрением, хотя доказательств их вины не было найдено, как и сама картина.

– Ты всегда думаешь про моего брата самое худшее без всякой на то причины, – пожаловался Тома.

Несколько лет назад один благодарный клиент дал Люку достаточно денег для превращения его кафе в ресторан.

– Должно быть, он эти деньги украл, – заявила тогда Эдит.

– Он спас тому клиенту жизнь, – убеждал ее Тома.

– Так он утверждает. – Жена только фыркала. – Хочешь – верь, но я никогда не поверю.

Ее ни на чем не основанная неприязнь к Люку была одним из немногих источников разногласий в их браке. Если Эдит когда-либо сожалела о своем неуверенном согласии на предложение, сделанное Тома в Булонском лесу в тот волшебный вечер после представления «Дикий Запад», то никогда не показывала этого. Наверняка ей иногда хотелось, чтобы ее мужем был человек с деньгами, особенно после того, как их неожиданно лишили жилья, но тогда она сама извинялась перед Тома: «Я никогда не думала, что так случится. Мы всегда рассчитывали на месье Нея». Она выносила десять детей, но все еще имела неплохую фигуру, и Тома с гордостью отмечал, что мало кто из его друзей мог сказать такое о своих женах. При всех недостатках Эдит он всегда почитал их брак счастливым.

После обеда он повел четырех старших детей на прогулку на Монмартр. Теперь там установили фуникулер, который шел по левой стороне крутого, высокого склона, но за проезд надо было платить. Кроме того, сказал он Монике, когда девочка стала жаловаться на усталость, дети не вырастут сильными, если не будут ходить ногами.

Выглянуло солнце и осветило парящие в высоте белые купола Сакре-Кёр. Храм, стоящий на самой вершине холма, засверкал над городом в продолговатой долине.

– Когда я был мальчиком, – сказал Тома детям, – на вершине всегда была лишь грязь и строительные леса. Помню, как я гадал, доживу ли до того дня, когда церковь достроят. Леса начали убирать, только когда родилась ты, Моника, а мне тогда уже исполнилось тридцать пять лет.

– И мне ты рад даже больше, чем достроенной церкви, – заявила девочка.

– Рад, когда ты хорошо себя ведешь, – уточнил ее отец.

Трансформация вершины почти закончилась. Платформа, на которой стоял великий византийский храм, была выполнена в виде красивых террас; вниз вела широкая многоярусная лестница. У входа в церковь встала статуя Жанны д’Арк, словно наблюдающей за Парижем у ее ног. И свершилась еще одна перемена, не заметная глазу, но существенная.

Четыре десятилетия республиканского правления постепенно ослабили влияние Церкви, и в результате изменилось само предназначение базилики. Люди вроде отца Ксавье и Роланда де Синя воспринимали ее как символ триумфа консервативной Церкви над радикальными коммунарами. Но в начале XX века большинство парижан, которые смотрели на сияющий белый храм на холме, думали, что это мемориал в честь Коммуны, и радикальные правительства были только рады закрепить эту точку зрения.

С тех пор как Гасконы поселились в районе Пигаль, Тома приводил детей на холм несколько раз в год, и ритуал был всегда одинаковым. Поднявшись к Сакре-Кёр, они обходили вершину, заглядывая по пути в кафе «Мулен де ла Галетт», где работал когда-то их дядя Люк, и проходя мимо школы, где маленький Тома учился писать и читать. Пять лет подряд их поход заканчивался одним и тем же драматичным ритуалом, который совершался перед базиликой, за миг до начала спуска.

Тома указывал пальцем туда, где шпиль Эйфелевой башни пронзал небосвод, и говорил:

– Как следует рассмотрите башню, дети, и запомните ее. Недолго ей осталось стоять.

Все знали это. В 1909 году закончится лицензия, полученная Гюставом Эйфелем. После этого городские власти велят разобрать башню. Тома хотел наняться на эту работу, даже не обязательно мастером.

– Я возвел эту башню, мне ее и ломать, – так он говорил.

Но все равно ему будет больно это делать.

Случайная встреча в 1908 году доставила ему неожиданную радость. Он работал на строительстве к югу от Эйфелевой башни и, когда позволяла погода, возвращался домой пешком, мимо башни. Однажды вечером он увидел впереди в сумерках фигуру Эйфеля и не устоял перед желанием поздороваться с великим инженером. К его бесконечному удовольствию, Эйфель сразу же его признал:

– О, Гаскон, рад встрече с вами.

– Вероятно, месье, вы будете чаще меня видеть в следующем году, потому что я обязательно попрошусь в бригаду, которой поручат разбирать башню. Хотя мне ее ужасно жалко.

– Тогда у меня есть для вас хорошая новость, мой друг. – Эйфель улыбнулся. – Я только что продлил контракт с городом до пятнадцатого года.

– Еще шесть лет! Ну, по крайней мере…

– И у меня есть планы на дальнейшее. Вы понимаете, мой дорогой Гаскон, сколь полезна башня для радиосвязи?

– Я как-то не думал об этом.