Париж

Часто ли с ней бывают подобные приключения? Ле Сур искал ответа. Кучер, которому дама столь полно доверяла, казалось, точно знал, что и как делать.

– У меня такое ощущение, будто я принимаю участие в каком-то ритуале, – сказал он.

– Этот ритуал, месье, совершается крайне редко. Только при нужном расположении звезд.

– В таком случае я польщен.

– Если вам что-то не нравится, вы можете уйти.

– Я предпочту остаться.

Когда они закончили с едой, она спросила, не видел ли Эркюль, как стол и корзина умещаются в заднем отделении. Он сказал, что видел.

– Тогда не окажете ли вы мне любезность уложить их обратно?

Он легко упаковал остатки еды и посуду в корзину. За пару секунд разобравшись, как складывается стол, Эркюль вынес все наружу и убрал в задний ящик.

Покончив с делом, он посмотрел вокруг. Стоял тихий, сонный вечер. На площади было почти безлюдно.

Он залез в карету и закрыл за собой дверцу.

Дама уже сняла платье. Фигура у нее была прекрасная.

Она протянула руку и привлекла его к себе.

Кучер вернулся, только когда совсем стемнело.

В октябре Женевьева открылась сестре.

– Твой муж знает? – первым делом спросила Катрин.

– Да, я сказала ему.

– Он думает, что это его ребенок?

– Нет. Это невозможно.

– Как же это случилось?

Женевьева все ей рассказала.

– Ты сошла с ума! – вскричала Катрин.

– Знаю. – Женевьева с загадочной улыбкой тряхнула волосами. – Сама не могу поверить, что сделала это.

– Но почему? Ради риска? Ради чувства опасности?

– Да. Это было так увлекательно. Ведь я ужасно скучала. Я хотела чего-то… живого.

– Персеваль в курсе того, что ты сделала? В смысле, специально отправилась на улицу, чтобы…

– Нет. Насчет этого я солгала. Он думает, все произошло случайно. Секундное помешательство… Ну, ты понимаешь.

– И что он собирается делать?

– Он будет беречь честь семьи, разумеется. Что еще он умеет?

1685 год

Персеваль д’Артаньян смотрел на свою дочь Амели. Сам он был мужчиной среднего роста с круглым животом; длинный, как диктовала мода, парик скрывал лысину. Кем бы ни был настоящий отец Амели, думал д’Артаньян, он одарил девушку густыми каштановыми волосами. В остальном она очень походила на мать. Сама Амели, конечно, ничего об этом не знала и считала отцом его, Персеваля д’Артаньяна. И любила как отца. А его душу разрывали противоречивые чувства.

Разве можно было не полюбить малышку, которая подбегала к нему, сама невинность, и брала своей ладошкой его руку? Малышку, которую он носил на плечах и учил ездить верхом? Амели была славной, искренней девочкой – лучшей дочери и пожелать невозможно. Да, ее он любил.

И только иногда, когда вокруг никого не было, он позволял себе отдаться черному гневу, ненависти, переполнявшей сердце, – но не к ребенку, а к своей жене.

Больше Женевьева не изменяла ему. Она поклялась в этом, и д’Артаньян был уверен, что она сдержит слово. Последние двадцать лет они живут так же, как и большинство супружеских пар. Между ними даже возникла некая привязанность, в основном благодаря его доброте к маленькой Амели. Но в течение этих лет он познал одну печальную истину: время лечит маленькие раны, но большие может лишь перебинтовать, а они так и будут кровоточить под повязкой, не заживая.

И вот Амели влюбилась. Ей еще не исполнилось двадцати. Мать узнала о ее чувствах днем ранее и попросила мужа поговорить с дочерью.

– Дитя мое, – сказал он твердо, но ласково, – ты не можешь выйти замуж за этого человека и сама это знаешь. Собирается ли он просить твоей руки?

– Он любит меня. – Она подняла на отца несчастные глаза. – Я уверена, что любит.

Персеваль д’Артаньян улыбнулся и покачал головой. Все это дело – просто глупость какая-то, но он понимал, что Амели от этого ничуть не легче.

Ничего подобного не случилось бы, если бы сестра Женевьевы не вышла замуж за торгаша, ведь тогда у Амели не было бы возможности познакомиться с Пьером Ренаром. А так, навещая кузенов и кузин, она неизбежно встречалась с самыми разными людьми, которым не было доступа в ее собственный дом.

Пьер Ренар был приятным человеком, приближающимся к тридцатилетию. Младший сын в обеспеченной семье и завидный жених для многих девушек.

Но жениться на Амели он не мог.

Во-первых, он протестант. Вплоть до последних лет правления Генриха IV его предки были добрыми католиками. Но потом его дед вторым браком женился на протестантке и сам перешел в ее веру. Отец Пьера заработал приличное состояние и в католицизм не вернулся. Д’Артаньян не знал, каковы были планы девятнадцатилетней Амели, впервые узнавшей, что такое любовь: убедить мужа вернуться к истинной вере или самой стать еретичкой. Но ему и не нужно было знать это. Потому что второе препятствие к браку дочери с Пьером было куда серьезнее.

Ренар не был аристократом.

– Я не могу допустить, чтобы ты потеряла все, что дает тебе знатность, дитя мое, – сказал д’Артаньян. – Когда ты станешь старше, то будешь благодарить меня за то, что я спас тебя и твоих детей от такого ужасного и непоправимого падения.