Париж

В особняке де Синей в эти годы было очень тихо. Этьен и Софи пользовались большой гостиной только в летние месяцы, когда ее не нужно было отапливать. Зимой они проводили дневные часы в малой гостиной. Почти во всех остальных комнатах мебель была закрыта чехлами, двери заперты, так что экономка и горстка слуг справлялись с обслуживанием жилой части дома.

– Как хорошо мы с тобой сегодня погуляли, – наконец заговорил Этьен.

– Да, я тоже очень рада, что мы выбрались на свежий воздух, – ответила Софи.

– Так трудно сидеть все время взаперти! – воскликнул он.

– Но нам есть чем занять себя, – напомнила ему жена.

Не будь их любовь по-прежнему горяча, эта постоянная вынужденная близость при отсутствии дел могла бы стать настоящим испытанием. Но, к счастью, еще в первые месяцы революции, когда светская жизнь постепенно сошла на нет, каждый из супругов нашел себе занятие, чтобы скоротать время, и поэтому их уединение не усугубилось бездельем.

Софи вместе с экономкой взялись за постельное белье и шторы: решили сначала залатать, что потребуется, а потом все покрыть вышивкой. На это может уйти не одна жизнь, сказала она мужу. Кроме шитья, Софи не менее двух часов в день упражнялась в игре на пианино и в результате достигла такого мастерства, о каком и не мечтала.

Этьен надумал чинить мебель и даже ходил несколько раз к местному столяру, чтобы научиться правильно чистить и натирать воском старинные столы и мягкие кресла эпохи короля-солнца. Освоив этот этап, он захотел попробовать себя в плотницком деле. Его первые попытки были довольно неуклюжими, однако теперь он мог смастерить сносный кухонный стол или табурет. Это нехитрое ремесло стало для Этьена источником ощущения собственной полезности и покоя.

– Я умею производить вещи, – говорил он, смеясь, жене. – Больше я не могу называться аристократом.

А долгими летними вечерами они сидели рядышком и читали друг другу, пока медленно опускающееся за горизонт солнце зажигало теплым блеском полированное дерево унаследованных стульев и столов парадной гостиной.

Но в тот вечер Этьена беспокоила одна мысль.

– Иногда, милая Софи, – сказал он, – мне кажется, что я совершил ошибку. Наверное, нам следовало давным-давно уехать в замок. Там, по крайней мере, мы могли бы гулять в парке.

– Я не думаю, что это было ошибкой. Мне кажется, здесь безопаснее.

– Почему?

– От имения до Вандеи довольно близко. Сейчас восстания подавлены, но они могут вспыхнуть снова. А если бы сражения шли рядом с замком? Местные жители сразу бы присоединились к мятежникам. Они любят свою религию, но к нам относятся без ненависти. И тогда, чтобы нас не сочли предателями революции, нам пришлось бы пойти против собственных работников и крестьян.

– Да, ты права. И все равно…

– Мы живем тихо, как мышки.

– Мне кажется, что мы остались одни во всем мире.

– По крайней мере, – Софи протянула к нему руки, – мы вдвоем.

Так и закончился этот вечер – они тихо посидели бок о бок, глядя в окно. Солнце скрылось, затопив напоследок комнату теплым красным светом. Этьен прижал к себе жену, и через мгновение они слились в тесном объятии. И оторвались друг от друга только для того, чтобы перейти в спальню, где их объятие стало еще крепче.

Громкий стук во входную дверь на рассвете стал для них полной неожиданностью.

Доктор Эмиль Бланшар ехал вдоль края большой площади. В ее центре стояла гильотина. Площадь Трона была не единственным местом во французской столице, где установили эти орудия казни. Хотя, вспомнил доктор, площадь после революции переименовали, и теперь она называется площадь Свергнутого Трона. Эта гильотина буквально днем ранее проглотила шестнадцать кармелиток. Страшное лезвие работало, не останавливаясь, уже несколько недель. Ежедневно оно отсекало тридцать, сорок, а то и полсотни голов.

Перед Бланшаром потянулась унылая улица Фобур-Сент-Антуан. Длинной каменной бороздой она вела от бедного квартала на запад, к далекому Лувру.

Бланшар пришпорил лошадь. Терять время было нельзя. Кто знает, может, он уже опоздал.

Сегодня рано утром он навещал одного ремесленника в Сент-Антуанском предместье, который стал одним из его первых пациентов, когда доктор только начинал практику.

Эмиль Бланшар был честолюбивым человеком. В первые годы правления Людовика XV, когда денежные дела Франции в недобрый час были поручены ловкому шотландцу по имени Джон Ло, страна пережила тяжелейший финансовый кризис, сравнимый с крахом «Компании Южных морей» в Британии. Дед Эмиля потерял все скромное фамильное состояние, а его отцу пришлось стать книготорговцем на левом берегу Сены. Чем меньше средств оставалось у отца, тем более грандиозными становились его либеральные идеи. Глядя на него, Эмиль твердо вознамерился обеспечить себе надежное положение в жизни и стал изучать медицину.

Достижения Бланшара не могли не вызывать уважение, особенно если учесть, что начинал он с нуля. Среди его пациентов теперь было множество богатых людей вроде де Синей, щедро оплачивавших его услуги.