Париж

Иногда французы-вишисты приводили Шмида в отчаяние. Не то чтобы правительство Франции отказывалось сотрудничать. Напротив. Петен в качестве номинального лидера был идеальной фигурой. Во время Великой войны он завоевал уважение всей нации, и теперь она охотно шла за ним. И было очевидно, что Петен, будучи реалистом, решил, что спасти Францию можно только одним путем: сделав ее сателлитом Германии. Французские полицейские и жандармы ретиво исполняли все команды оккупационных властей. Иногда казалось, что чересчур ретиво.

И все равно эти французы никак не могли уловить главного.

Карл Шмид откинулся на спинку стула, закинул руки за голову и вздохнул.

– Частично это и наша вина, – пробормотал он себе под нос. – У нас не было четкого плана для евреев.

Конечно, в Германии их видеть не хотели. Их гнали отовсюду. Но и кроме них дел было так много, что еврейский вопрос постепенно оказался в дальнем ящике. А поскольку они, покинув страны Восточной Европы, стекались во Францию, то эта страна волей-неволей стала свалкой евреев Третьего рейха.

Однако теперь пришло время навести порядок. В начале этого года, как узнал Шмид, по еврейской проблеме было принято тайное решение и тем же летом отработана методика. Но официально считалось, что евреев должны отправлять в качестве рабочей силы на восток или держать в трудовых лагерях.

Оставалось лишь одно осложнение. Французы не понимали значения еврейского вопроса. С вопиющей очевидностью это стало ясно на встрече с французской полицией, которая состоялась здесь, в помещении гестапо на авеню Фош, всего несколько недель назад. Сам Шмид был лишь одним из младших сотрудников ведомства, но ему позволили присутствовать, и он внимательно ловил каждое слово.

– Мы произведем облаву, но у нас есть два условия, – сказал старший из французов.

Первым условием была дата операции, предварительно назначенной на четырнадцатое июля: французы хотели перенести ее на более позднее число, так как не хотели устраивать облаву в День взятия Бастилии. С этим легко согласились. Но со вторым условием пришлось повозиться. Они готовы были отлавливать только приезжих евреев, но не французов.

– Это может вызвать недовольство в городе, – сказал шеф французской полиции. – Возникнут беспорядки. А это как раз то, чего мы хотели бы избежать.

– Но почему? – спросил его один из эсэсовцев. – Это же облава не на каких-то беспокойных цыган, которые здесь никогда не жили. В таком случае мы поняли бы ваше желание. Но Третий рейх не делает различий между германским евреем и польским евреем. Его адрес не имеет значения. Главное – то, что он еврей.

– У нас нет никаких возражений против законов, которые справедливо относят евреев к гражданам второго класса, – ответил француз. – В конечном счете их всех, пожалуй, можно будет удалить. Но начать нам все же следует с иностранных евреев.

– Мы не делаем никаких различий.

– Во Франции… – шеф полиции вскинул руки, – если человек француз, пусть и еврей…

Судя по всему, французы даже при нынешних обстоятельствах так гордились своей национальностью, что считали, будто она отменяет и самые фундаментальные факты о человеке.

– Какая у нас вместительность на сегодня, Шмид? – обратился к Карлу начальник гестапо.

– Мы сможем принять чуть более тринадцати тысяч.

– Хорошо. – Гестаповец обернулся к шефу полиции. – Мы хотим тринадцать тысяч, и нам все равно, кто это будет. И никаких детей. Помните, все эти люди будут отправлены на восток на работы.

– Понятно.

Но разумеется, французские полицейские, хоть и начали операцию на рассвете и действовали эффективно, привели и детей. Кто-то говорил, что они не хотели разлучать их с родителями. Может, так и было. Но Шмид подозревал, что им просто не хотелось потом заниматься этими детьми, если бы те остались в стране.

На стадионе Вель-д’Ив их были тысячи. Должно быть, там сейчас как в печи, подумал Шмид. Скоро их отправят на другой перевалочный пункт. А потом дальше, на восток.

Но как ни похвальна деятельность полиции, она так и не решила вопрос французских евреев. Некоторых тоже арестовали, разумеется. Бывшего премьер-министра Блума держали под стражей, но со всеми удобствами. Еврей или нет, но со столь высокопоставленным лицом приходится обращаться вежливо. Зато его брат уже был в концентрационном лагере.

Терпение, думал Шмид. Надо быть терпеливым, и все выйдет так, как надо.

Когда всех приезжих евреев переловят, французским властям ничего не останется, кроме как приняться за тех евреев, которых они наивно считают своими.

Пока же любой французский еврей, нарушивший предписания или проявивший непочтительность, немедленно попадал в тюрьму.

Карл Шмид как раз подытоживал свои размышления, когда ему доложили о том, что к нему пришел Люк Гаскон.

Француз держался как обычно, но Шмид сразу почувствовал, что тот весьма возбужден.

– У вас есть что-то интересное для меня?

– Я не уверен. Я нашел французского еврея. Он галерист, так что, я полагаю, у него есть картины. Нарушил он закон или только собирается, тоже неясно. Но позвольте рассказать, что случилось.