Но в этом же веке парижане столкнутся с разрушениями и смертью в неслыханных ранее масштабах. Один из крупнейших мыслителей, основоположник мифа об истории Парижа Жюль Мишле вспоминал, что в 1800-х годах, во времена его детства, столичные улицы пахли трупами и гнилым мясом, и казалось, если покрепче топнуть по брусчатке ногой, из-под нее выступит кровь. Но в течение грядущих ста лет на улицах города вновь прольется кровь рядовых парижан, вовлеченных в смертельный круг мятежей и реакции, громко именуемый революцией; кровь, которую абсолютно не принимают во внимание продажные политиканы, жаждущие отмщения аристократы и амбициозные шарлатаны. Век девятнадцатый принес расцвет технического прогресса, но также был веком, когда сохранение имущества и капитала требовало жестких и порой оскорбительных методов, игнорирующих интересы и будничную жизнь простых горожан. Тяжелые кризисные ситуации того времени включают не только кровавые мятежи под лозунгами свободы, равенства и братства, но и бурное развитие новых сил, исподволь управляемых политиканами и власть предержащими. И силы эти довольно быстро вышли из-под контроля.
События в Париже девятнадцатого века притягивают внимание историков, историографов и критиков. Карл Маркс разглядел в Париже того времени воплощение борьбы прогресса и свободы, которая, как он считал, является самой сутью истории французской столицы. «Итак, о Париже, старинном университетском и философском центре и новой столице нового мира, — писал товарищу двадцатипятилетний Маркс, впервые приехавший в мегаполис. — Париж — это нервный узел европейской истории, периодически заставляющий вздрагивать весь мир».
Другой немец, живший и писавший в Париже 1930-х годов, — Вальтер Беньямин (кстати, ярый поклонник марксизма), посвятил сотни страниц расшифровке городских тайн XIX века. Идея его исследования состояла в отслеживании трансформаций географических и исторических объектов города на фоне будничной жизни. Беньямин утверждал, что только в жизни простых горожан, действующих в рамках окружающей их столичной среды, можно наблюдать отблески временного континуума. Когда же замечаешь или переживаешь этот континуум, продолжает Беньямин, Париж XIX века открывается во всей полноте и богатстве человеческой истории.
Ученые, изучающие Париж тех времен, зачастую бывают шокированы яростью насилия, которое с революционных дней 1830–1848 годов и до Коммуны 1870 года, сопровождаясь призывами к справедливости, опалило огнем пожаров городские улицы, взорвало их будни стрельбой и покрыло мостовые трупами. То была эра заговорщиков, памфлетистов и фанатиков-утопистов. Политическое насилие было таким же интенсивным, как и капитализация, захватившая городские банки, предприятия, театры, бордели и кабаре. Слияние этих двух сил и привело Париж к славной и ужасной эпохе.
К 1800 году парижане устали от войн, революций и политики вообще. Они просто хотели работать, есть и жить в удобном, политически стабильном городе — именно этого так не хватало Парижу начала XIX столетия. С 1790-х годов французская республика страдала от множества недугов. Изнутри она подтачивалась контрреволюционерами, которые успели довести Бретань до мятежа, а снаружи ей приходилось сталкиваться с враждебным отношением Европы к идеям и практике революции. Экономика страны разваливалась, продовольствие в столицу поставлялось нерегулярно, а в провинциях хозяйничали разбойничьи шайки, убивавшие всех без разбору. В городах Франции, в первую очередь в Париже, плелись заговоры, множились доносы, росло число заказных убийств. Даже когда террор ослабевал, жизнь оставалась трудной. Существование республики не раз висело на волоске, при том что обыватели возмущались исключительно нехваткой продовольствия, произволом и вспышками насилия.