Париж: анатомия великого города

Отказом французских властей признать существование геноцида и наказать виновных парижские евреи были оскорблены не меньше, чем самим фактом репрессий во время войны. Префект полиции времен оккупации Рене Буске, человек, который несет полную ответственность за облавы и депортацию, был привлечен к суду лишь в 1993 году (до слушаний он не дожил — его застрелили). В своем фильме 1955 года об Освенциме «Ночь и туман» Ален Рене показал парижским кинозрителям реальность, ожидавшую евреев на другом конце путешествия на восток, и обвинил «тех, кто ничего не видел и до конца не слышал криков». Для того, чтобы до парижан дошло, какие ужасы творились в их городе, понадобилось много времени. Сегодня на восточной оконечности острова Ситэ стоит официальное признание случившегося — мемориал в память о депортированных в темные годы евреях. Даже в тихий летний день памятник мрачен, каким и должен быть символ памяти о погибших.

Подполье

До 1942 года страдания евреев не вызывали в парижанах никаких эмоций. Бесчеловечные облавы, лагерь в Вель-д-Ив и ужасные сцены на вокзале Дранcи видели многие, но обсуждали происходящее по домам и с соседями единицы, однако, чтобы породить волну симпатии и сочувствия к репрессированным, хватило даже малого числа сочувствующих. Тогда-то и появилось активное меньшинство населения, которое шептало слова поддержки евреям, своим друзьям и коллегам, на улице и в метрополитене; были такие, кто, подобно некому католическому священнику, в знак протеста носил желтые звезды. Но в целом, как бы то ни было, подспудный антисемитизм и эгоизм удерживали большую часть парижан на почтительном расстоянии от творившихся на их глазах беззаконий.

Гораздо сильнее зимой 1940 года горожан шокировал расстрел Жака Бонсержена, молодого инженера, арестованного за перепалку с германским солдатом в баре. Бретонец по рождению, Жак был одним из десяти детей бедной семьи из Лорьяна, приехавшим в Париж на заработки в 1939 году. Когда его задержали за пьяную ссору у вокзала Сен-Лазар, он отказался выдать своих сообщников, бежавших с места драки. Бонсержена схватили за то, что он нецензурно честил немцев, и обвинили в терроризме. Молодой человек высмеял подобные обвинения и одному из своих братьев, который приехал, чтобы навестить его, говорил, что уверен в скором освобождении, так как проступок его не политический, а немцы, по его мнению, люди обязательные и разберутся во всем. Он не знал, что нацисты решили использовать его как пешку для шантажа Виши и восстановлении на посту главы правительства «лучшего из коллаборационистов» Пьера Лаваля, изгнанного маршалом Петэном за двурушничество. Позднее Петэн еще сильнее задел Гитлера, отказавшись приехать в Париж и принять прах сына Наполеона графа Рейхштадтского (после смерти в Вене останки графа по приказу фюрера в знак добрых отношений выслали в Париж).

Невиновный Жак Бонсержен, к вящему удивлению и даже шоку парижан, утром в Рождество оказался лицом к лицу с расстрельным взводом. Ранним утром 24 декабря по всему Парижу появились объявления о том, что «инженер Жак Бонсержен приговорен к смерти и казнен немецкой расстрельной командой за акт насилия против солдата германской армии». Женщины несли цветы и возлагали их под плакатами. Когда же немцы их убирали, парижанки приносили новые. Горожане считали этот жест пусть незначительным, но все равно смелым актом сопротивления оккупантам и убийцам.

Зима в том году выдалась на редкость суровой. Стоял жесточайший мороз, еды катастрофически не хватало. Ограниченный рацион питания был учрежден еще в августе, а мясо и масло исчезли из продажи и того раньше. Самым распространенным видом транспорта стал велосипед. К ужасу консьержей и брезгливых соседей на случай голода многие стали разводить кроликов и голубей.

И только теперь парижане начали по-настоящему ненавидеть нацистов. Среди диссидентов тех лет были влюбленные в джаз молодые парижане, презиравшие и осуждавшие нацистов с тем же жаром, с каким раньше ненавидели преподавателей и священников. Самые горячие поклонники американского джаза приобретали мешковатые костюмы в полоску, делали прически в подражание актерам, которых они видели в голливудских фильмах, прошедших немецкую цензуру. Прилизывая волосы, они называли себя «Зазу» — исковерканным галльским произношением песенного припева «за-зу-за» Кэба Кэллоуэя. Уже в 1942 году журналист Реймон Ассо писал в коллаборационистской газете «La Globe» об «угрозе Зазу». Журналист рассказывал о «группах молодчиков», цель жизни которых — вызывать раздражение германских властей по поводу и без повода.