Париж: анатомия великого города

Когда город модернизировали, проектировщики руководствовались изменившейся моралью общества, ставившего теперь особый акцент на стыдливости. Первым и явным признаком этого стало, например, переименование улиц Л’Аль, носивших вовсе нескромные названия. Улица Тир-Боден (улица Тянущего Сосиску — или Х…Й) с 1809 года стала называться улицей Марии Стюарт; рю Трусе-Нонейн (Опрокинутой Монашки), и без того в официальных документах замаскированная именем Тассе-Нонейн, стала рю Бобур; улица де ла Пют-и-Мюз, или улица Ленивой Шлюхи, стала Пти-Мюз; а карусель улиц Мердюз, Мерделе, Шьюр и Шьяр пропала с карты рационального и гигиеничного Парижа решением барона Османа. Улицы дю Пти и дю Гро-Кюль (Большой и Малой П…ды), Гратт-Кюль (Зудящей П…ды — здесь находились когда-то любимые бордели Казановы) и дю Пу-аль-о-Кон (Волосатой П…ды) пропали одновременно, хотя, как сухо заметил современник, давшие им имена заведения продолжали предлагать посетителям демократическую традицию свободы выбора.

В центре Парижа остались лишь намеки на древние имена. Таковым, как рассказывает сама Овиди, несомненно является «Ле Беверли», последний из выживших в центре Парижа порнокинотеатров, но и он доживает последние деньки. Кинотеатр расположен на северной границе квартала красных фонарей Сен-Дени, на границе с быстрорастущим облагороженным районом Монторжель Сен-Дени. Над входом в зал висит изображение поэта Рембо и его знаменитый лозунг: «Il Faut réinventer l’amour» («Любовь следует изобрести заново»). Написанное фломастером объявление извещает посетителей, что каждый вторник по вечерам билеты можно приобрести со скидкой. Все здание пропитано атмосферой мягкой эротики с элементами бесстыдного, извращенного эксгибиционизма.

Большинство старых парижских порнокинотеатров снесли в 1980-х годах; заведения пали жертвой растущего индивидуального потребления видеопродукции и прорыва махрового порно на центральное телевидение. «Ле Беверли» каким-то образом пережил 1990-е годы. Большинство его посетителей — настоящие мастодонты прошлого. Некоторые из зрителей так стары, что им поздно даже думать о сексе. Кто знает, почему они приходят — за компанию или из верности привычке. Иные выглядят одновременно подавлено и угрожающе. На задних рядах, дымя сигаретами, располагается группа иммигрантов из стран третьего мира.

«Ле Беверли» никогда не был респектабельным заведением, атмосфера черного как ночь зрительного зала была напряженной и зажигательной, чувство опасности — почти осязаемым. Поход в это заведение, обладающее дешевой популярностью, теперь стал путешествием в прошлое, в те времена, когда секс в публичном месте и в самом деле был постыдным поступком. Непродолжительная прогулка по улице Сен-Дени или по улочкам Пигаль, где DVD с порнографией продаются по бросовым ценам, покажет, что ныне все изменилось. Из «Ле Беверли» я ушел заинтригованным, но отнюдь не убежденным в правоте Овиди, утверждавшей, что написание порнографической книги или производство фильма — это своеобразное проявление бесстыдности и реализация эротических фантазий. Может, так было в XVIII веке или даже в 1970-х годах, но сегодня мне показалось, что видение писателя Мишеля Уэльбека, который в своих стихах великолепно, с убийственной тщательностью изображает скуку привычной стимуляции клиента рукой или пип-шоу, предлагаемые в бизнес-кварталах в обеденный перерыв, является прекрасным образом Парижа XXI столетия.

Наша цивилизация страдает от истощения, — пишет Уэльбек. — В век Людовика XIV, когда аппетиты были велики, официальная культура настаивала на необходимости отрицать удовольствия и плоть, нам твердили, что мирская жизнь может предложить лишь несовершенные радости, что единственным источником счастья является Бог. Такое утверждение […] сегодня не прошло бы. Нам нужны приключения и эротизм, потому что каждому хочется верить в утверждение, будто жизнь наша чудесна и захватывающа, но всем понятно, что мы сами не верим этому.

По мере того как я удалялся от «Ле Беверли», мне пришло в голову, что эта теория объясняет и, возможно, оправдывает странную бесцветность и даже призрачность лиц девочек с улицы дю Клер, по которой я шел.

Глава двадцать третья Ночное видение

Париж в XVIII веке изрядно вырос, но границы его все еще оставались размытыми. Проблема властей и полиции состояла в том, что никто не знал, где город начинается и заканчивается.

К началу 1700-х годов границы города, определенные Жовеном де Рошфором в карте 1674 года, безнадежно устарели. Власти столкнулись с необходимостью установить фактическую, узнаваемую черту города. Это требовалось для организации поставок питания, контроля и учета населения. До того момента монархия и правительство с переменным успехом игнорировали существование «les petites gens de Paris» (обычных парижан), считали их в лучшем случае пушечным мясом.